Стихийная терапия. Татьяна Володина
на площадку, я с восторгом, как в первый раз, окинула взглядом расстилающееся впереди и внизу море и не сдержала радостного вскрика. И снова сзади позвали:
– Привет, Сильфа!
Я оглянулась. Как вчера, он сидел в кресле у столика, в тех же светлых штанах и туфлях на босу ногу, только сверху была еще накинута такая же светлая рубашка.
– Привет, Джинн! Как ощущаешь себя в мире после вчерашнего?
Он коротко хохотнул.
– Как будто меня вывернули, вымыли с моющим средством и завернули обратно.
– Что так? – Не переставая задавать вопросы, я споро накладывала себе на тарелку разнообразной еды. После вынужденного поста вчерашнего дня, когда мы ничего кроме завтрака так и не получили, в течение дня обойдясь найденной в вертолете бутилированной водой, хотелось не просто есть – жрать!
– Затратное дело – исповедоваться и спасать потерявшихся в прошлом девиц. Ты, я вижу, чувствуешь себя не лучше.
Он был прав, но мне сразу стало неуютно. Вспомнилось, что я, собственно, не дома, а в чужом месте, с чужим, по сути, человеком, да еще и после того, что мы вчера друг другу наговорили, впору было от стыда сквозь все этажи замка провалиться… Так мерзко я давно себя не чувствовала, поэтому отвела глаза и промолчала.
Умный дух огня настаивать не стал, отдавая должное внушительной горе еды, разместившейся на его тарелке. Так что некоторое время в шум ветра вплетались только звуки стучащих о тарелки приборов и приглушенное жевание. И по мере того как я наедалась, неприятное чувство покидало.
– Ты прав. – Я наконец подняла глаза на соседа. – Исповеди – дело сложное. И стыдное. Но потом, как правило, становится легче. Вот еще синяки сойдут – и вообще будет отлично.
– Синяки? – Мне показалось или я действительно уловила в его голосе предвестники надвигающейся грозы?
Джинн бесцеремонно сцапал меня за руку, задрал рукав свободного платья рубашечного покроя, в которое я вырядилась, и, увидев багрово-синие пятна на коже, зашипел сквозь зубы. Ему потребовалось несколько секунд, чтобы удержать рвущиеся из груди ругательства. Наконец он выговорил:
– Под платьем так же или хуже?
Я пожала плечами.
– Прости, – тихо попросил он. – Я животное.
Глухая обреченность в голосе меня окончательно взбесила. Я поднялась из кресла, оперлась руками о столик и нависла над мужчиной.
– Знаешь что? Даже не вздумай извиняться! Ты меня вчера спас, во многих смыслах слова. Еще неизвестно, где и в каком состоянии я была бы сейчас, если бы ты не держал меня, пока я билась в истерике. Может, меня и не было бы уже, лежала бы где-нибудь на дне, а рыбы объедали бы мне лицо.
– Сильфа…
– Я тебе благодарна за наш вчерашний день! От всей души благодарна! Так что не смей нести про себя всякую хрень, понял?
Он смотрел на меня увеличившимися в размерах глазами и молчал. Наконец выдохнул и кивнул:
– Понял.