Что гложет Гилберта Грейпа?. Питер Хеджес
спальня – наверху, первая комната от лестницы, но взбираться по ступенькам и вообще двигаться мама не любит. Днем она дремлет в этом мягком синем кресле, но часто просыпается, чтобы перекусить и перекурить. По ночам она не спит, сидит в том же кресле, дымит как паровоз и смотрит телевизор. Мы поднапряглись и купили ей телик с пультом. При ходьбе мама держится за мебель, стараясь передвигаться вдоль столешниц и шкафчиков. Чтобы дойти до туалета и присесть на унитаз, ей требуется минут пятнадцать. Мыться она терпеть не может и, если честно, скоро перестанет умещаться в ванне. Радостей в ее жизни мало: смеется она лишь в тех случаях, когда Арни устраивает для нее пляски-шоу, и лучится улыбкой, когда кто-нибудь из нас приносит ей блок сигарет (обычно я). Курит она исключительно «Кул».
Вот уже три года мать не выходит из дому; видим ее только мы – дети, да редкие бывшие подруги. В городе, разумеется, о ней судачат, но шепотом. Правда, рассмотреть ее вблизи удается сантехнику, который ежемесячно приходит снимать показания счетчика воды. Однажды приезжал еще доктор Гарви – мы сами его вызвали, решив, что у мамы случился инфаркт. Но на самом деле она то ли чем-то подавилась, то ли кишечные газы в кровоток попали – что-то в таком роде.
Если указать маме на ее полноту или выразить опасения по поводу стойкой прибавки веса, она скажет: «Эй! Я покамест здесь! Жива еще! Не отдала концы в отличие от некоторых!»
Я пытаюсь ей внушить, что неумеренное обжорство равносильно суициду. Но такие слова произносить нелегко.
Короче.
Эми тащит меня через кухню. Мы останавливаемся на пороге столовой: мама с разинутым ртом сидит в кресле и храпит. Эми указывает пальцем на ее стопы. Отечные, красно-лиловые, сухие, в трещинах. Ни одна пара обуви уже не налезает.
– Можно подумать, – шепчу, – я ног ее не видал.
Сестра снова тычет пальцем куда-то вниз и одними губами произносит:
– Пол.
Не верю своим глазам. Пол под маминым креслом просел, выгнулся наподобие контактной линзы.
– Боже милостивый. – Ничего другого выдавить не могу.
– Это уже не шутки, Гилберт.
Однажды мы с сестрой сели попить пива, и, когда она подобрела, я предположил, что мама когда-нибудь провалится в тартарары и нас освободит. В тот раз мы от души посмеялись.
– Надо что-то делать, – говорит Эми, которой теперь не до смеха.
Чтобы вы понимали: я не плотник. Ремонтировать, чинить – это не мое. А Эми, заметьте, хочет, чтобы я укрепил половицы.
– Причем втайне от нее, – добавляет Эми свистящим шепотом.
Сестра права. Если мама узнает, что под ней вот-вот проломится пол, она будет днями напролет лить слезы.
– Надо с Такером поговорить.
Такер – мой лучший друг. Он обожает работу по дереву: своими руками делает скворечники, вырезает фигурки уток, мастерит стеллажи для своей коллекции пивных банок.
– Когда ты с ним поговоришь?
– Скоро. Реально скоро, обещаю.
– Давай прямо сегодня.
– Сегодня мне на работу.
– Тянуть нельзя.
– Ясное дело, Эми. –