Фотий. Повесть. Леонид Михайлович Улановский
губы огромные… Вон она. Сидит на диване, ноги поджала, шаль закушена…
– Ну, ничего, родная. Что это было?! Первый раз такое, но, чувствую, начало чего-то. Грустно мне и… Уныло… Аня!
Фотий кинулся к дивану, протянул руку к щиколотке. Она резко отдёрнула ногу и с отвращением произнесла:
– Каторжник! Бесчестный, бездарный каторжник!
– Аня! Аня! Что ты говоришь, Аня?! Надо соразмерять, уметь соразмерять… Понимаешь? Вечное и преходящее.
Сомкнул веки сильно: «Б-же! Что несу, о чём я?!» Сквозь закрытые глаза, тихо:
– Аня…
Услышал: вот она отползла в угол дивана. С трудом раскрыл глаза. Губы жены шевелились, как змеи. Опасные…
– Аня! А он умеет соразмерять? Есть у него способность такая? Двойственность собственную принять может? И не разорваться…
Фотий вскочил на ноги, бросился к столу. Разбросал листы бумаги, смахнул чернильницу. Залился тихим смехом и, хлопнув дверью, жестко врезался в улицу. А там – холод в подмышки. Рукой провёл – знакомые пуговицы вицмундира распахнутого.
Бегом, бегом вдоль Фонтанки, через Аничков мост. Дождь, грязь под ногами: чавк, чавк, Невский, хлоп, а вот – поворот на Литейный и лицом – в чью-то шинель.
– Простите, Христа ради…
Бормотал и ещё что-то, потом не вспомнил, как ни напрягался: сквозь пелену, завесу хлябистую уходил незнакомец неспешным шагом. У Якова Петровича отчего-то в горле пересохло.
Крутится, скачет шарик. Потрусил скоро Яков Петрович, полчаса примерно. Вот и Измайловский мост, двор знакомый и дом статского советника Берендеева.
Кроме трёх завешанных красными гардинами окон, другие – все тёмные.
«Надо только немного подождать. Клара Олсуфьевна обязательно выйдет. Ведь в письме так и сказано: ждите, непременно, ждите. А там, везите, куда хотите. Г-споди Б-же! На чём увозить-то буду?!»
Яков Петрович прыгнул за ворота, добежал до угла, схватил извозчика с бородой рыжей и кудлатой, сговорился за шесть рублей серебром, чтоб был в распоряжении, сколь скажет, и опять – во двор, ждать с вожделением под мирной сенью кучи дров.
…Тихо-то как. Сколько времени прошло, неведомо. Совсем стемнело. Вдруг где-то над головой – кудлатая рыжая борода.
– Ехать будем, барин?
– Да-да, милый. Ещё немного тут… Подождать надо. Я одного человека жду.
Ушёл.
«Чего нужно было? Ведь договорились… Эк ведь народ какой».
Вдруг как пружину кто-то спустил в Якове Петровиче, сдёрнулся с места и прямиком в дом к Кларе Олсуфьевне. Не припомнил потом никогда, как в зале ярко освещённой очутился.
«Г-споди! Сколько их всех… Вполне такие солидные люди, со звёздами и все, все на него внимание обратили, смотрят, и не сурово или, наоборот, как бы не замечая, а вот, кхе-кхе, со значением, да. Вроде сказать чего хотят или, помилуй Б-г, услышать».
А Клара Олсуфьевна у кресла батюшки стоит, благодетеля Якова Петровича,