Опасная скорбь. Энн Перри
2
Разведя огонь, Эстер Лэттерли выпрямилась и оглядела длинную тесную палату лазарета. Узкие койки, отделенные одна от другой всего несколькими футами, стояли вдоль стен сумрачного помещения с высокими, потемневшими от дыма потолками и тусклыми окнами. На койках под серыми одеялами лежали взрослые и дети, томимые отчаянием и самыми различными недугами.
Слава богу, хоть угля хватало, и в помещении было довольно тепло. Правда, пыль и легкая зола покрывали все тонким слоем. Женщины, чьи постели располагались у самой печки, жаловались на жару; бинты у них мгновенно становились черными, и Эстер без конца приходилось протирать стол, стоящий посередине комнаты, и несколько стульев, на которые изредка присаживались и отдыхали идущие на поправку пациенты. Этим больничным покоем заведовал доктор Поумрой, хирург. Иными словами, все здешние обитатели либо ждали операции, либо восстанавливали силы в послеоперационный период. Или не восстанавливали, как это случалось сплошь и рядом, – и умирали от гангрены, а то и от горячки.
В дальнем конце палаты снова заплакал ребенок. Ему было всего пять лет, и он очень страдал от воспаления плечевого сустава. Он поступил в лазарет еще три месяца назад и каждый раз, когда его забирали в операционную, трясся, стучал зубами, а личико его от страха становилось совсем белым. Потом, просидев в приемной около двух часов, он слышал, что оперировать его сегодня не будут, и вновь возвращался в палату.
К ярости Эстер, доктор Поумрой ни разу не удосужился объяснить ни мальчику, ни ей самой, почему все так происходит. Впрочем, хирург относился к сиделкам ничуть не хуже большинства своих коллег-врачей; женщины в медицине, по общему мнению, были способны выполнять лишь физическую работу: мыть, протирать, чистить, менять повязки, а также подготавливать и свертывать новые бинты. Старшие медицинские сестры должны были к тому же поддерживать дисциплину и следить за нравственностью среди пациентов, достаточно окрепших, чтобы представлять угрозу для местного шаткого порядка.
Эстер оправила юбку и одернула передник – скорее по привычке, нежели по необходимости – и поспешила к больному ребенку. Она прекрасно сознавала, что не в силах облегчить его боль, но могла хотя бы взять мальчонку на руки, приласкать, успокоить.
Мальчик свернулся на койке и тихо плакал, уткнувшись лицом в подушку и стараясь не шевелить больным плечом. Это был плач отчаяния и безнадежности, он уже ни во что не верил – просто не мог выносить мучения молча.
Эстер присела на краешек койки и осторожно, чтобы не причинить боли, взяла мальчика на руки. Он так исхудал, что ей это не составило труда. Прижав его голову к своей щеке, она стала приглаживать мальчику волосы. Эти ласки не имели ничего общего с тем, что она привыкла считать своей профессией. Бывшая сестра милосердия, прошедшая Крымскую войну, Эстер и раньше имела дело с ужасными ранами и экстренными операциями, выхаживала людей, умирающих от холеры, тифа и гангрены. Она вернулась домой, подобно многим другим крымским