Подарок старой повитухи. Ирина Елисеева
сверху серым пуховым одеялом тумана. В этом тумане вдруг стали просматриваться прорехи, которые с каждой минутой предутренний ветер делал всё шире. В эти прорехи Санька увидела несколько крыш в небольшом отдалении друг от друга и по ним узнала заимки: свою и митринскую.
…Света в окнах не было. Митринская заимка стояла в плотном рассветном тумане. Валившиеся с ног от усталости и голода девчонки ощупью добрели до завалинки и сели.
– Спит бабка… Разбудим – напугаем, – Санька поднялась, продвигаясь вдоль забора, дошла до ворот, нащупала специальный паз, в котором был хвост железного засова и потянула его. Нюта толкнула ворота, стараясь не шуметь, что было совсем не просто. Они наконец-то добрались до сеновала.
Зарывшись в сухое, душистое сено, путешественницы заснули так крепко, что ни начавшийся дождь, стучащий по крыше, ни разговоры во дворе поутру их не разбудили и даже ничуть не потревожили сон.
День был пасмурным, прохладным. Часам к десяти девчонки, поеживаясь, поднялись и стали прислушиваться. В доме, казалось, было тихо.
– Есть хочу – умираю. А ты? – спросила Санька Нюту.
– И я, – отвечала та, протирая глаза и выбирая из волос соломинки.
– Пошли в избу.
Еще в сенях их накрыл запах знаменитых пирогов с капустой, какие пекла только бабка. Только она добавляла в них какую-то смесь из сухого смородинового листа, тмина и еще чего-то пряного, неуловимо знакомого, но чего? – бабка Федосья никому не рассказывала.
Девчонки вошли в избу. Никого. На кухонном столе, который бабка называла «залавок», лежал укрытый рушниками огромный пирог. В печи за заслонкой стоял чугунок с топленым молоком. Нарезав пирога, налив по кружке молока, Санька с Нютой только-только было откусили по кусочку, отпили по глоточку, как в сенях кто-то зашаркал, закашлял, и на пороге возникла сама Федосья. Они уставились друг на друга ошарашено, бабка – занеся ногу над порогом, девчонки – с пирогом, застывшим на полдороге ко рту.
– Батюшки-светы!!! Их который день по лесу девять мужуков с ружжами ищут, баграми по реке шарют!!! Мать твоя, – она обернулась к Саньке, – лежит лицом к стенке, ни с кем не разговаривает. А за тебя, – обернулась к Нюте, – я сама к страшной каре перед отцом твоим готовлюсь! А они, на вот! Пирогами потчуются! И где ж вы столько бродили, бродяжки? Аль заплутали где?.. Да чё молчите-то? Язви вас, наделали переполоху и молчат! Где пропадали? Отвечайте, – взвизгнула бабка Федосья.
Девчонки положили недоеденные пироги, поставили кружки и обе в голос зарыдали. Без страха быть услышанными, жалеючи себя за все, что с ними приключилось, они рыдали с таким упоением, так всхлипывали, что бабка перепугалась, как бы с ними родимчик не приключился.
– Ладно, ладно! Будет причитать-то… Хватит, говорю, уймитесь. На вот, – она подала Саньке рушник, – утрись.
Та утерлась и сунула полотенце Нютке, которая тоже принялась растирать мокроту по зареванному лицу. Утерлись и затихли, как по команде. Посидели, молча, собираясь