Перехваченные письма. Роман-коллаж. А. Г. Вишневский
квартиру уже год не заплачено. Недавний проигрыш в Довиле окончательно доконал его. И потом, ты не можешь себе представить, во что мне обходятся эти мальчики. Их нужно кормить, одевать. Они берут ванну и надевают, не спрашивая, мое белье. На днях один надел мой смокинг и так уехал, quel animal![41] Андрей не лучше: он окончательно поселился в гостиной, ест и пьет, приводит своих Евразийцев – здешних, еще куда ни шло, mais ceux de Moscou!..[42] Брошу все и уеду в Ниццу, в Лондон, к черту на кулички. Кстати, ты слыхал это стихотворенье Князева, посвященное мне? Кончается так: "И прыгнув, точно антилопа, – татарин, вырвавшись из орд, – нам закричал: е… в жопу – меня на площади Конкорд!" Смешно, правда?
– Гениально, – сказал я. – Дай мне все стихотворение, я перепишу.
– Пожалуйста, – сказал Вольф с притворным безразличием. – Воображаю физиономию твоей бабушки, когда ты это ей прочтешь.
Сзади зазвенели рюмки. Семен, неслышно ступая, поставил около меня поднос. Я налил из глиняной бутылки что-то густое, настоенное на травах всего мира, смесь запахов и вкусов гор, полей и лесов, океана и солнца, и выпил. Захватило дух, жар разлился в груди и в желудке.
– Как, без воды? Да ты сопьешься, говорю тебе, что ты сопьешься, и на тебя будут показывать пальцами, – говорил Юлий откуда-то издали. Белое облако за стеклом над крышами с куском синего неба вдруг качнулось ко мне с таким ослепительным торжеством, что я на секунду закрыл глаза, боясь умереть от восторга. Солнце проскользнуло сквозь облако и сразу засияло еще ярче. Тяжелая рука налила еще стакан и поднесла к губам, которые отпили половину.
Перед дверью остановился автомобиль, и, минуту спустя, в комнату вошел Андрей. Высокий, в слегка потрепанном костюме, однако, элегантный, он шел по ковру, как по полю под Каховкой, но с портфелем. Недавно он благополучно вернулся из своей конспиративной поездки в Москву и потому жил в состоянии приподнятой ажитации.
– Вы все пьете? С утра? Не только загниваете, но уже окончательно разложились.
– Не на твои д-деньги пьем, – сказал Вольф, подражая пьяному, хотя сам не выпил ни одной рюмки.
– Ох! не говорите мне про деньги, – сказал Андрей. – Скоро завтрак?
Когда Вольф закончил диктовать, мы втроем перешли в другую комнату и сели за накрытый стол.
– Ну-с, vous tous mes très chers frères dans vos grades et qualités![43] – сказал Андрей, – Гурьев, генерал, помнишь, Борис, оказался невероятнейшей теткой. Вчера проезжаю мимо Селекта и вижу, он сидит, обнявшись с эфебом, и пьет кофе, как святой. Или, во всяком случае, кто-то, очень похожий на Гурьева.
– Меня это нисколько не удивляет, – говорю я. – Я это давно знал. Под Каховкой он в разгаре боя делал мне двусмысленные авансы.
– Он должен быть приятный, – сказал Вольф. Седая борода веером, жесткие усы с подусниками. Пахнет табаком… это не он сказал в турецкой бане: мальчик – это я?
– Как? Расскажи, – попросил Андрей.
– Ну,
Какая скотина!
Но московских!.,
Вы, с вашими званиями и знаниями, дражайшие братья, вообразите!