Без лица. Леба Вафельникова
в ванне под пеной, торча головой, трогает пену, говорит Пальме: «Знаешь, мы столько уже с тобой проговорили, трудно поверить, сколько. Мне тебя придётся утром отпустить, но я тебя и не держу, мне просто немного грустно».
Наблюдая за покачивающейся пеной, тело делится: «Я думаю – мне кажется, – что мы друг друга терзаем».
Обычно тело говорит:
«Мы друг к другу слишком привыкли, мы срослись, а тебе так важно, чтобы самостоятельность, цельность были первичны, а потом добавлялась любовь – но не обязательно».
Или: «Мне так важно, чтобы ты была счастливой, насколько это возможно».
Или: «Наверное, нам лучше друг друга отпустить». А когда Пальма спрашивает, может ли такое осуществиться, тело грустно и довольно ей улыбается.
Иногда Пальма отвечает: «Я не там, где мне хотелось бы быть».
Пальма нагоняет страху: «Если я перестану сдерживаться, внутри может разорваться бомба».
Тело говорит, что будет радо пожертвовать частью своего комфорта, чтобы к Пальме перешёл клубок хорошего, если в мире правда всё сохраняется и никуда не исчезает.
Пальме совсем не верится в это. Но пока молчат её тени, молчит неизвестная мгла. Пальма благодарит тело за эти порывы, хоть оно и дурашка.
Проснувшись посреди темноты, она укрывается до подбородка, ворочается, выбирая позу получше, и, найдя её, нерешительно трогает щекой узоры на подушке. Открывает глаза, снова шевелит головой, прикасаясь к ткани наволочки. Смотрит при этом на тело: тело спит спокойно.
Голова окутана темнотой, чернеет дырочкой ухо.
Замерев, всё глядя на эту дырочку, Пальма вздохнула, сходила на кухню, шлёпая ногами по полу, вернулась и сделала так, что тело больше не проснулось.
Было тепло и сыро в кровати. И небо этой серостью Пальме больше не могло напакостить, и дырочка уха в чужой голове никаких опасных теней больше уж точно не таила.
Дача
«Господи, я умная и сильная, дай мне расслабиться хоть на минуту!».
Саша вытягивает ноги на диване и пытается расслабить мышцы плеч.
Вообще, Саша настороженно относится к любым тусовкам, когда речь заходит о безудержном веселье с безграничными бутылками и веществами. Воспитание не позволяет ей отправляться в красочные путешествия без чувства вины.
А впрочем, были бы все такими же рациональными властителями, как она, не было бы и проблем вовсе.
Саша может позволить себе всё, а потом не жалеть ни о чём: никто великим не судья и не указ.
Саша улыбается и вытягивает руку вбок, но упирается ей в спинку дивана.
А на даче ещё много людей помимо неё.
Эрик, например, напоминает представителя богемы начала двадцатого века. Говорит, работает на заводе, в разных местах, занимается творчеством – проще говоря, не говорит ничего.
Внешне похож на испанского импрессиониста, лёгкую щетину чешет рукой, думая над ответом на вопрос. Сидит сейчас около камина, смотрит на огонь.
Эля с ним откуда-то знакома: говорит, столкнулись на музыкальном фестивале.