Эпос о бессмертном Ивановиче. Марк Доджо
им сказанного, тем более, что за пятнадцать лет супружеской жизни она уже привыкла к тому, что от себя лично он никогда ничего не говорил, а лишь излагал собственную точку зрения на заключенную в религиозных источниках мудрость, настолько повлиявшую на самого Витеньку, что, когда на следующий год Нуну пошла в школу, где она быстро снискала недобрую славу дерзким поведением и грубостью по отношению к учителям, прогулами и двойками по многим предметам, притом что никто из учителей никогда ни о чем ее не спрашивал, вызванный в школу, Витенька поразил коллектив педагогов тем, что, выслушав поступившие в адрес Нуну нарекания, вместо того чтобы пообещать принять к дочери надлежащие меры, он неожиданно порекомендовал жалобщикам учиться терпению у Сухомлинского и Песталоцци, а если этого недостаточно, то вспомнить мудрые слова Ницше: ”Все, что меня не убивает, делает меня сильней”, и никто не счел нужным ему возразить, а единственным, кто не внял советам Витеньки, оказался директор школы Мафусаилов, пригласив Нуну к себе в кабинет, не успевший предупредить нерадивую ученицу об угрозе быть отстраненной от занятий, как, перебив его на полуслове —
– Я отдельная, —
Нуну ушла, так громко хлопнув за собой дверью, что стрелки на настенных часах, всегда показывавших точное время, замерли, и в наступившей тишине стало слышно, как по коридорам школы разгуливает эхо, услышав которое, директор школы подошел к распахнутому окну и, не в силах отвести взгляд, утонувший в голубой дымке, сливавшейся на горизонте с морской далью, заметив кажущийся невесомым в солнечных бликах одинокий парус, неожиданно пробормотал:
– Как будто в бурях есть покой, —
и хотя рассуждения Витеньки о закономерности всего в этом мире происходящего некоторым казались риторикой, а кое-кому – обычной болтовней, не требующей от человека большого ума, во многом он был прав, ведь нескрываемое презрение к образованию, демонстрируемое Нуну, привело к тому, что, когда ей исполнилось шестнадцать лет и обращенная к улице часть окружавшего дом Ефросиньи Ивановны забора была исписана адресованными Нуну пылкими признаниями в любви, отвечая на самые дерзкие и страстные послания короткими ругательствами, обычно состоявшими из одного слова, она не могла обойтись без грамматических ошибок, но никому в поселке и в голову не приходило обращать внимание на подобные вещи, кроме Ивановича, однажды прочитавшего всю переписку, не содержащую тайн для общественности, и, подобрав валявшийся на тротуаре мелок, исправившего букву “е” на букву “и” в слове «прЕдурок», а рядом – букву “а” на букву “о” в слове “кАзел”, и хотя с годами надписи на заборе поблекли, а затем, смытые дождями, и вовсе исчезли, количество поклонников Нуну неумолимо росло – превратившись в красавицу, она становилась все больше похожа на неприступную крепость, с равнодушием и легким отвращением пресекая все попытки подобрать ключ к ее сердцу, не делая исключений ни для кого из роя суетившихся вокруг нее поклонников, среди которых