Голос крови. Зоэ Бек
постой, дай мне договорить, – взмолилась она. – По краям ванны стояли столовые свечи. У нас в ванной лежат сотни таких свечей, но их покупает Мораг, не я. На воде плавали розовые лепестки. И по радио играла дурацкая попсовая музыка. Какая-то станция, которую я не включаю. Столовые свечи! Розовые лепестки! Попсовая музыка! Сам скажи – разве это я?
Роджер Хейворд покачал головой:
– Но раз ты не помнишь, откуда все это взялось…
– Ничего не сходится! – Фиона сорвалась на крик. – У меня крыша поедет, если я не сумею наконец что-нибудь вспомнить. Ведь нельзя же взять и начисто позабыть, как ты садишься в ванну, зажигаешь свечи и режешь себе вены! Такое не забывается! Тогда, значит, я все время была в отключке. Ведь так? – Она беспомощно смотрела на Роджера.
– Кто-то подсыпал тебе что-то в бокал? Может, от этого у тебя были приступы депрессии… Говорят же, что некоторые наркотики вызывают у людей внезапную депрессию. У человека появляются мысли о самоубийстве, и он не может им противиться.
– Черт подери! Как же ты не понимаешь: у меня не было никакого желания покончить с собой! – Она сердито отвернулась.
– Они сделали тебе анализ крови? Нашли в крови – ну, как это там называется – растворимый экстези?
– GHB?[18] Нет. Только… Моя группа крови… Что это значит?
Он смущенно погладил ее по голове и встал:
– Может быть, лучше сначала подумаем о том, что с тобой произошло? Ведь это самое важное!
Засунув руки в карманы, он заходил взад и вперед по палате.
«Папа, – думала, глядя на него, Фиона. – Вся его жизнь прошла в школе. Сперва школьником, потом студентом, дальше учителем, и вот теперь он директор частной школы зажиточного района Эдинбурга. Всегда в строгом костюме, даже сейчас при галстуке; почему-то сегодня он выбрал галстук даремского колледжа Хэтфилд, в котором когда-то учился».
– Папа, полицейские мне не поверили. Они ничего не будут делать. И нам нужно поговорить на ту, другую тему. По поводу моей группы крови. У тебя группа А. У мамы – А. И вдруг мне сообщают, что у меня группа В. Скажи мне, что они ошиблись, а потом пойди и объясни им. Пожалуйста, папа!
Он подошел к окну и постоял, глядя на улицу. Так, как стоял недавно Бен. Уже рассвело, и открылся вид на пустые поля, за которыми поднимались высотки Гриндайкса и Ниддри[19]. Утреннее солнце милосердно припудрило их дымчатым туманом, и Фиона мысленно пожелала, чтобы хоть не полил дождь, пока она тут будет лежать.
Роджер Хейворд все еще не произносил ни слова.
– Ну ответь же мне, папа! – потребовала она сердито.
– Когда я отвечу тебе, все будет кончено, – сказал он, обращаясь к солнцу и полям, и Фионе показалось, что его голос доносится к ней откуда-то издалека.
– Ты меня пугаешь, – сказала ему Фиона. И тут истинная правда, давно сверлившая ее сознание, наконец пробилась сквозь нагромождения обманов и смутных догадок и предстала перед ней со всей ясностью: Роджер Хейворд, тот, кто менял ей пеленки, кто научил ее ездить на велосипеде, завязывать шнурки и читать, кто водил ее в лес собирать листья, а зимой на каток, тот, кого она