Комната. Хьюберт Селби-младший
начинал было писать, но не мог найти подходящих слов, чтобы точно выразить происходившее в его голове. Чем дольше продолжались свидетельские показания, тем больше росло чувство досады и тем сильней он вжимался в кресло, и вскоре карандаш просто неподвижно лежал на листе бумаги. Он слушал, как судья озвучивает условия для предварительных слушаний, которые утверждались сторонами и вносились в протокол. Затем пошли отказы. В этом было отказано и внесено в протокол; в том было отказано и внесено в протокол… Когда они закончили с условиями и отказами, его адвокат запросил прекращения дела по множеству оснований, цитируя различные дела и решения, а обвинитель возражал и цитировал другие дела и решения. Потом был небольшой перерыв, когда судья удалился для принятия решения по возражениям сторон.
Вернувшись, судья пообщался с обвинителем и защитником касательно отсылок к другим делам, которые они цитировали, потом привел несколько примеров из других дел, а затем отклонил запрос защитника о прекращении дела. После были вопросы и ответы и много другой тупой херни, а его ублюдок защитник просто сидел на жопе ровно, вообще нихрена ни во что не вмешиваясь. Мудила даже не попытался сделать хоть что-то. Полная ерунда. Весь этот сраный процесс был полнейшим фуфлом.
Он не имел представления о том, сколько ему пришлось просидеть в этой уебищной комнате заседаний, но продолжительность и количество вылившегося на него фуфла просто не имели пределов. Наконец этот фарс прекратился и его вывели из зала суда и вернули в камеру.
Он сел на край койки, ничего не чувствуя. Лязгнул засов закрывшейся за его спиной двери. Его глаза налились кровью. Они болели так, будто на веки давил невероятный груз. Свет словно бы царапал их. При этом в теле была энергия. Тело хотело движения. Телу очень хотелось действия. Ему нужно было направление в сторону чего-то……… кого-то. Телу хотелось отскочить прочь от чувства пустоты, которое, казалось, проистекало из боли и рези в глазах и тяжести век. Его голова опустилась на подушку, ноги вытянулись на койке. Рука прикрыла уставшие глаза.
Он попытался было вспомнить происходившее этим днем, но все смешалось. Он знал, что ему следовало напасть на охранника, когда тот открывал дверь этим утром, и разбить его голову о стену, открыть все камеры, чтобы безумные заключенные бросились наутек, убивая каждого мудака в униформе, которого они видели, но боль в глазах помешала этому. Он попытался схватить охранника за шею, чтобы сломать ему позвоночник, но его руки по какой-то причине едва шевелились, и годы и годы спустя они все еще были за мили от его шеи. Он как бы наблюдал за собой со стороны, видя эти едва плывущие по воздуху руки, и орал на них, чтобы они двигались быстрей, быстрей и достали этого охранника, и его тело изгибалось и выкручивалось, чтобы помочь рукам двигаться хоть чуть-чуть проворнее, но они все равно едва-едва шевелились, будто подвешенные в невесомости. Потом, по прошествии бесконечности, он ощутил покалывание в руке, она упала с его лица, и темнота слегка рассеялась.