Неопознанная педагогика. Калмыкия. Страна между двумя берегами. Анатолий Цирульников
был в жизни первым, даже одно время на киностудии работал вторым оператором. А я хотел быть первым, да, я это теперь ясно понимаю. Желание быть первым, запевалой. Что примечательно – не командиром, не организатором, не капитаном команды. А запевать в хоре, быть первой скрипкой, играть на первой доске.
В шахматном клубе «Юный динамовец», где учил нас, в основном, на практике, заслуженный тренер Виктор Александрович Люблинский, это еще как-то удавалось (впрочем, на первой доске я играл редко). А потом общество временно закрыли, я стал ходить в Центральный шахматный клуб на Гоголевском бульваре, и здесь впервые почувствовал, что такое настоящие шахматы. Тут был гроссмейстер Суэтин, была теория, разбор партий на настенной изящной доске, мальчики-перворазрядники, собранные со всего города. Вот когда я впервые понял, что один и тот же квалификационный разряд может принадлежать борцам разной весовой категории. На первенстве Москвы среди мальчиков я занял предпоследнее место. Я проигрывал, я все время проигрывал. Даже когда на доске была ничья, даже в абсолютно выигрышной позиции, я умудрялся сделать такой ход, что она превращалась в безнадегу.
Еще оставался чистый носовой платок в кармане, трепет перед игрой. Осторожное прикосновение к фигуре («поправляю»). Маленький сгорбленный секретарь – служка Изя, в нарукавниках, расставлял шахматные часы. Они шли все быстрей и быстрей. Я часто попадал в цейтнот, откладывал партию и сдавался, не возобновляя игры.
А все же для чего-то это было нужно. Вот теперь, по истечении, страшно сказать, какого времени, можно проанализировать отложенную партию. В конечном счете, она заканчивается у всех одинаково, но пока игра продолжается, человек чему-то да учится? Может быть, продумывать и находить сильные за противника ходы, не рассчитывая «на дурака». Приносить жертву за инициативу. Взвешивать собственные шансы.
Мне повезло, я видел выдающихся шахматистов, юных и взрослых. Настоящие дарования. Как и в математической школе, куда я попал благодаря первому разряду (в школьную команду набирали шахматистов). Легендарный московский учитель Семен Исаакович Шварцбурд сам играл неплохо. Маленький, сухонький, на костылях с детства, с большущим лбом, он был учителем от Бога и полагал, что заниматься серьезно двумя вещами невозможно. Выбирайте, сказал он попавшим в его класс вундеркиндам: математика или шахматы.
Я выбрал математику, к которой был абсолютно не способен.
Ирина Дмитриевна Кавкишева сделала педагогическую карьеру, прошла по ступенькам от учителя, завуча, до заместителя министра. И вот, говорит она, иногда думаешь – а нужно ли это все, что мы тут делаем, бумаги наши, циркуляры – школе? Не живет ли она по каким-то своим, независимым от нас законам, и если развивается – то тоже – по-своему. «Как вы думаете?» – спрашивает меня Ирина Дмитриевна.
Я вспоминаю вычитанную в одной умной книжке старинную историю. Она, кажется, не об образовании, но…
В конце 18 – начале 19-го века в лесоводстве Пруссии пришли к выводу,