Украсть богача. Рахул Райна
кабинете с кондиционером. Он сам всего добился. Я сразу же это понял. Мне не нужно было объяснять. И гадать, что к чему. Понял, и точка.
Где-то через месяц после того, как я начал учиться в школе Святого Сердца, он пришел в крохотную келью Клэр, когда наш с ней урок подходил к концу. Постучал в дверь, причем громко, ворвался, не дожидаясь ответа, и молча уставился на нас недобрым взглядом. Клэр и бровью не повела: она просто игнорировала его, и мне ничего не оставалось, как проговаривать английские слова, хотя я и посматривал между делом на Дхарама Лала.
– Значит, это и есть тот самый мальчик? – спросил он наконец. Я позволил себе смерить его взглядом. Руки у него были в шрамах, как у моего отца: грубые, мозолистые, натруженные. Этим рукам приходилось немало работать, равно как и моим. Теперь у меня руки мягкие. Я почти забыл себя прежнего.
– Поздоровайся, Рамеш, – сказала Клэр.
– Здравствуйте, сэр, – произнес я, потому что образованный человек должен вести себя вежливо даже с теми, кто его ненавидит. Ох уж эти европейцы с их моралью!
Лал прошелся по келье, точно явился с проверкой: скользнул взглядом по думочкам с кружевной каймой, по кисейным занавескам, по иконке святой Бернадетты[98], портретам Ганди и принцессы Дианы. И все это ему явно не нравилось.
– Вы полагаете, это разумно, сестра?
– Что вы имеете в виду? – уточнила Клэр.
– Люди болтают всякое.
– Так велите им замолчать, – ответила Клэр и снова уткнулась в английскую грамматику.
Она не обращала внимания ни на его блуждания, ни на то, что ему отчаянно хотелось добавить что-то еще. Многие мужчины в нашей культуре стремятся быть немногословными, теми, к кому прислушиваются без возражений; вот и Дхарам Лал боролся с желанием вставить слово, стараясь сохранять спокойствие, чтобы все видели: он смертельно опасен (хотя это вовсе не то же самое, что и уверенность в собственном авторитете). Он сердито взглянул на меня, обвел глазами белые стены кельи, чтобы проверить, не вытер ли я штукатурку, и ушел.
Эти три года ежедневных уроков, с одиннадцати до двух, стали самым счастливым временем моей жизни. Соседские дети проводили время иначе: они прыгали в мусорных лужах, попадали под поезда. Я же учился. История, английский, математика, физика, стихосложение. Мы с Клэр в ее келье, пропахшей ветивером, камфорой и сандалом, она не сводит с меня глаз, точно во мне – вся ее жизнь.
Теперь, когда я возвращался к лотку, отец меня почти не бил. Он не выпускал из рук медный котелок. Все чаще приводил домой женщин, застенчивых пышечек без гроша за душой, толпившихся у стоянок такси, где их ухажеры (и по совместительству сутенеры) зорко следили за каждой купюрой, попадавшей к ним в руки – похоже, в наши дни мужчины ничем другим и не занимаются. Отец проводил время с женщинами в ярких сари, расстегнуть крючки на которых была пара пустяков, женщинами с рубиново-красными губами и заплывшими талиями, женщинами, чьи соблазнительные улыбки, стоило мужчине отвернуться, сменялись насмешливой гримасой – да и кто их станет винить?
Практически каждый вечер он с превеликим
Бернадетта Субиру (1844–1879) – католическая святая, которой, по ее словам, являлась Дева Мария. Католическая церковь признала явления подлинными, и Лурд, где жила Бернадетта, стал местом паломничества.