У каждой ночи свой рассвет. Эм Ленская
наверное, я собирался с ним переспать, но меня мутило, и часть той ночи напрочь вылетела из головы. Кажется, он чем-то накачал меня. О господи… – Емельян хныкнул и, чего я не ожидал, уткнулся макушкой мне в плечо.
– Это не твоя вина, – я похлопал его по спине, но мне нужно, чтобы он говорил дальше. Я поднажал. – Он пытался изнасиловать тебя, верно?
Я почувствовал, как Емельян кивнул.
– Но ты дал отпор, и Макс разозлился, – я уже не спрашивал, а подводил к главному. – А после сделал нечто неожиданное. Емельян, все было так, как я говорю?
Он медленно поднял голову и уставился на меня. Его лицо исказила гримаса испуга и внезапного осознания.
– Он укусил меня, – подтвердил Лебедев, и его рука взметнулась к шее, щупая место укуса. Следы зубов затянулись, но шероховатые шрамы окончательно сойдут по прошествии трех-четырех дней. – Кирилл, я не понимаю…
– Емель, это прозвучит как бред, уж поверь, я сам проходил через это, но Макс – вампир. Его яд попал в твою кровь и запустил процесс обращения, однако он не закончил начатое, вероятно, потому что испугался того, что натворил. Он сбежал и бросил тебя умирать, пока хозяин гостиницы не вызвал полицию, обнаружив твое тело.
– Тело? – вопрос Емельяна от шока прозвучал на тон выше. – То есть я что… уже мертв?
– Не совсем. Я ввел тебе свою кровь, которая не позволила тебе умереть и инициировала трансформацию. Ее ты и чувствуешь, от этого тебе плохо, но скоро переход закончится и станет легче, поверь мне.
– Ты сам-то слышишь, какую херню мелешь? И как, объясни, я должен в это верить?
Самое идиотское в жизни реального вампира то, что ни один из классических элементов нашего бытия в действительности не имел ничего общего с книжными выдумками. Мы отражаемся в зеркале, едим чеснок, если пожелаем, не сгораем и не блестим золотом в первых рассветных лучах и не превращаемся в летучих мышей. Наши тела – живой, работающий организм, способный воспроизводить привычные процессы: мы употребляем обычную пищу, потому что испытываем голод; мы исторгаем из себя отходы жизнедеятельности; мы плачем и чувствуем физическую боль, возбуждаемся, трахаемся и кончаем, если уж на то пошло. Единственное, на что мы не способны – стареть и воспроизводить новую жизнь естественным путем. Мы не ожившие трупы: если ты умер, ни яд, ни кровь вампира тебя уже не спасет. Мертв значит мертв. Именно поэтому я дал Емельяну шанс. В нем еще теплились крохи жизни, угаснуть которой я позволить не мог.
И все же, чтобы существовать, нам нужна кровь. Она как жизненно важный наркотик, как порция адреналина, без которого наше сердце остановится. Не сразу, иногда уходят недели, прежде чем иссохшая и увядшая оболочка умрет окончательно. Мы не те жуткие монстры из мифов, сосущие кровь из всего живого на постоянной основе. Вовсе нет. Достаточно подпитки раз в неделю, и все механизмы стабильны. Однако, как и с любым сильнодействующим препаратом, нам нужна мера. Возможно, ее-то я и нарушил, напоив Емельяна кровью в первый раз.
А что касается доказательства, кое-что предъявить я все-таки мог. Ничего не говоря, я метнулся