Свечка. Том 2. Валерий Залотуха
заглянуть жене в глаза, но прикрытые платком светлые очи Светланы Васильевны были для него недоступны.
– Не при дамах будет сказано, но участники соревнования должны сейчас… прожеребиться… – игривым тоном заговорил Игорёк, вновь беря инициативу в свои руки.
И эта шутка зэкам понравилась, хотя кто-то и не понял, о чем идет речь. Речь же шла всего лишь о жеребьевке.
– Тут у нас две гири: одна золотая, другая серебряная! – бодро и весело продолжал Игорёк. – Золотая достанется орлу, а серебряная… сами знаете кому.
С этими словами он подбросил в воздух монетку, поймал и, держа ее в зажатом кулаке, обратил вопросительный взгляд на Челубеева.
– Орел! – громко сказал тот, а о. Мартирий лишь пожал плечами.
– Итак, вы сказали «орел», а вы ничего не сказали, потому что и так понятно, ху из ху! Итак! – Игорёк раскрыл ладонь. Монета лежала вверх решкой. Это видел он сам, это видел Челубеев, и о. Мартирий, несомненно, видел, но, ни мгновения не колеблясь, Игорёк громко объявил:
– Орел!
Челубеев только развел руками, о. Мартирий отступил на шаг, а Игорёк глянул на него, победно улыбаясь: «Видишь, как я могу? Я еще не так могу!»
– А теперь подойдите и пожмите друг другу руки! – предложил он. – Пожмите руки и посмотрите в глаза! В глаза!
Забыв о неожиданном Светкином предательстве и очевидном Игорьковом жульничестве, Марат Марксэнович крепко сжал монашескую ладонь и вперился в него взглядом.
По опыту своих прежних спортивных выступлений он знал: чтобы победить соперника, надо его ненавидеть. Иногда эта ненависть давалась нелегко, потому что соперниками были приятели, ничего плохого ему не сделавшие, и приходилось что-то такое вспоминать и даже выдумывать наскоро. Но сейчас злая челубеевская память услужливо подбрасывала эпизоды прошлого, когда монахи изгоняли его из любовно обжитого гнезда под названием «Пионерка».
«Все могу забыть и простить, но “Пионерку” никогда не забуду и не прощу!» – думал Челубеев, глядя монаху прямо в глаза, однако бурный поток челубеевской ненависти совершенно неожиданным образом останавливал тот, на кого данный поток изливался.
Никакой ненависти не было во взгляде монаха. О. Мартирий смотрел на Марата Марксэновича мягко и терпеливо.
«Как же ты со мной сейчас будешь биться?» – удивленно подумал Челубеев, и даже чуть было не посочувствовал врагу, но вовремя спохватился, не дав хода этому совершенно недопустимому в спорте чувству.
Челубеев подошел к золотой гире и остановился напротив, о. Мартирий встал рядом с серебряной, и тишина наступила вдруг такая, что все слышали не только гулкие шаги подкованных монашеских сапожищ по деревянному помосту, но и мягкую поступь маленьких челубеевских кроссовок.
А когда они замерли перед своими спортивными снарядами, тихо стало так, как в «Ветерке» не бывает даже после отбоя.
Кое-кто вопросительно стал поглядывать на Игорька, но тот молчал, загадочно улыбаясь.
Напряжение росло, тишина делалась гуще и тяжелее, и, пользуясь предоставленной нам