Летняя королева. Элизабет Чедвик
Теперь все считают меня слабаком, на вторых ролях, ведомым, но я им показал, всем показал. – Лицо его скривила гримаса. – Де Лезе отрекся от своей клятвы и опозорил нас, забрав кречетов. Догадываешься, что я сделал?
Алиенора покачала головой, настороженно глядя на мужа.
– Я собственным мечом отрубил ему руки и ноги и приказал прибить их к воротам замка – в назидание другим. Пусть никто не смеет брать то, что ему не принадлежит, или обманывать меня.
Глаза его казались почти черными из-за того, что расширились зрачки, и Алиенора испугалась, не зная, чего ожидать от него еще. Пред ней стоял не набожный и неуверенный юнец, а дикое и свирепое существо. Она протянула руку в перчатке и попросила:
– Дай мне птицу.
Людовик пересадил сокола на запястье Алиеноры, и теперь уже оба уклонялись от взмахов крыльев. Алиенора почувствовала вес птицы, ее невероятную силу. Кречет – самая большая и красивая разновидность сокола. Он уступает в силе только золотому орлу.
– Suau, mea reina. Suau, – забормотала Алиенора на своем южном наречии. – Спокойно, моя королева, спокойно.
Она поглаживала соколиную белую грудку, приговаривая ласковые слова. И постепенно птица перестала хлопать крыльями и перебирать лапами, цепко обхватив руку Алиеноры. На макушке кречета осталось коричневое пятно.
Людовик не сводил глаз с Алиеноры, по-прежнему тяжело дыша, и пока она успокаивала птицу, он тоже успокоился и уже не смотрел так дико.
– Ты поступил, как счел нужным, – сказала она.
Он напряженно кивнул.
– Да, как счел нужным, – повторил он и сжал кулаки. – Сугерий доложил мне, что ты потеряла ребенка.
Ее пронзило горе и чувство вины, но она сохранила спокойствие из-за птицы на руке.
– Этого не должно было случиться.
– В праздник святого Дионисия, как мне было сказано, – чуть ли не с упреком произнес он. – Бог, должно быть, был чем-то недоволен. Мы, наверное, провинились перед Ним, раз Он забрал свою милость. Я помолился и покаялся в соборе Пуатье.
– Я тоже молилась.
Мысль о потерянном ребенке стала ее безмолвной мукой. Она ощущала потерю так, словно ее собственная жизненная искорка не загорелась. Неужели она действительно совершила проступок? Это не давало ей покоя.
Людовик прокашлялся.
– В Пуатье я услышал от одного священника, что наш брак не будет благословлен потомством из-за близкого родства.
Алиенора горестно взглянула на него:
– Священники часто говорят от себя, а вовсе не передают слова Бога. Разве церковь не связала нас браком, разве не она благословила нас с самого начала? Так неужели та же самая церковь теперь передумала из-за какой-то прихоти? – Она заговорила с жаром, и птица сразу разволновалась, захлопала крыльями. Алиенора снова ее успокоила и обуздала свой гнев.
– Да. – У Людовика словно от сердца отлегло. – Конечно, ты права. – Он потер лоб.
– Я прикажу сокольничему поставить здесь насест для нее, – сказала Алиенора.
Людовик