Золотой крейсер и Тайное море. Максим Алексеевич Кавешников
3
В городе мертвых
Угли под кучевыми облаками рдели кармином не напрасно, дожидаясь, чтоб их раздули. Уже вскоре после заката ветер заставил изгибаться кроны старых тополей. В наползающей темноте их танец напоминал маету водорослей под тяжёлой штормовой водой.
Но куклы этого не видели. Пластик без пульса и кровотока не обязан понимать холод и тревогу. Куклы помнили и знали лишь то, что видели дома. И только то, что понимали. Как зеркало в прихожей. Оно видит много, но только то, чему случится предстать пред ним.
При свете угасающего дня старый человек, исполняя желание супруги, оставил их на свежей земляной горке среди смеси пластиковых и настоящих цветов. Оттянул, как мог, до вечера, но – принес и оставил.
– Вот и все! – старик не вытирал слезы, не замечая даже каплю на кончике обвисшего старческого носа.
Впервые за эти бесконечные часы они остались наедине, и теперь он бормотал ей несложные слова, то теряя, то восстанавливая их ход:
– Вот и все… Так, наверное, оно и должно было быть… Вот так… Вот, значит, так… Вот так…
Он всунул сухие пальцы в рассыпчатую землю, положил лицо на букет астр, и говорил, говорил, говорил. Никак не мог сказать самое нужное, то, что нужно сказать, если надо прощаться на целую вечность, иногда слыша ответы и реплики, и смутно догадываясь, что голос ее стал моложе.
В конце концов сообразил, что подступают сумерки. Поднялся, невнимательно отряхнул землю с колен и рукавов.
– Что ж… – помедлив, проговорил он, – Тут сейчас такое начнется… Лучше оттуда наблюдай! – задумался, – Дети только…
Тяжело вздохнул, перекрестился, и, оглядываясь, как супруга Лота, заковылял на пустую остановку, перебирая дни, когда обещал ей, что умрут они только вместе, и только в один день.
Некоторые из паломников города мертвых в наступающих сумерках обратили внимание на аккуратно рассаженных на свежей могиле необычно красивых кукол. Но, проходя мимо, никто не задерживал взгляд. Если игрушки, то, наверняка, под ними ребенок.
– Твою на лево! – гладко побритая челюсть Чеха, кладбищенского специалиста широкого профиля, отвисла, опорные стойки тачки ударили и протерлись об асфальт, – Фабэрже!
«Вот тебе и лавэ!» – улыбнулся Чех. С утра критически неоткуда было добыть на опохмел, а чутье уже подсказало, что тут, скорей всего, и больше выйдет, – «Может быть – гораздо больше!»
Он подошел ближе, присел. Глубоко посаженные глаза поочередно встретились с разноцветным горохом пластиковых глаз.
«Элитные! Кошерные, шо жизнь моя! Где ж вы раньше были?» Покосился по сторонам – вроде никого. Только оводом с раннего утра, кружит вертолет, да, судя по звуку, отъехал последний автобус. Рука потянулась за пакетом, заблаговременно, для таких случаев, сложенным в задний карман джинсов, но…
«Да твою ж налево! Опять эта боговерующая!»
На участке, на противоположной стороне, копалась хорошо знакомая ему старуха. Из