Прощение | Forgiveness. Владимир Черноморский

      Снова зарево. Рассвет или закат?

      Объяснились бы… А рядом тебя нет.

      В это время мы не встретимся никак,

      мы встречаемся, когда повсюду свет.

      Вновь стихов моих издерганная вязь,

      и печали наших глаз сомкнулись вслеп.

      Тут квартир чужих размазанная грязь —

      снова вторглись мы в чужой семейный склеп.

      Нам оставили диванчик и клозет.

      Я как вор дневной – с отмычкой на любовь.

      Ах, любимая моя, гражданка «Z»,

      что я делаю с тобою и с собой!

      Занавесить просишь («стыдно мне») окно…

      И стремглав сорвавшись («Тороплюсь!»), уйдешь.

      Удержать тебя? Да разве же дано,

      если ложь вокруг и в нас сплошная ложь?

      Сотни тысяч поцелуев я кладу,

      где ступила ты, должна еще ступить.

      Чистоту и грязь, и радость, и беду

      мне, наверное, вовеки не испить.

      Сколько сорной травы,

      сколько зрелых плевел!

      Хлеб любви моей горек,

      но память пристрастна.

      Как несносный раввин,

      что в погром окривел,

      взгляд пустой в небеса

      устремляю напрасно.

      Злое поле мое

      я засею опять.

      Но не будет дождя:

      сухо все во Вселенной.

      Глаз твоих окоем

      облакам не объять

      без смятенья души…

      Но напрасны моленья.

      Сразу тысячью жал

      я посею раздор.

      Я взлелею его

      до невиданной распри.

      Черен мой урожай —

      черен твой приговор.

      Ночь забвенья черна…

      Но и это напрасно.

      Мнил: тебя, как куклу вуду,

      злой иглою разбужу;

      сам, зажмурившись, забуду

      жизни жесткую межу.

      Жаждал паникой упиться,

      с желчью замешать слезу…

      Ты спросила: «Что за птица?»

      Кто-то: «Да какой-то зуй…»

      Так-то. В нашенском болоте

      много всяческих зуев.

      Часть – до крайности во плоти

      бдят достоинство свое,

      части стать пришлось добычей

      для увесистых гадюк

      (есть у них такой обычай:

      пасть откроют – и каюк).

      Я хвалил свое болото,

      как положено зуям.

      Клюнул – сразу понял, кто ты:

      подколодная змея.

      Я прощаюсь с тобой.

      Мы созрели уже для разлуки.

      Так же мог и другой

      целовать твои плавные руки,

      так же мог и другой

      плыть за ставнями глаз твоих смеженных…

      А была ли любовь?

      Может… Как отражение нежности.

      Я прощаюсь с тобой.

      Ты стареешь, как солнышко за полдень.

      Где-то будет отбой —

      ищешь теплую горку на Западе.

      Обретаешь покой —

      чтоб размеренно все, по рассудку.

      Я прощаюсь с тобой

      месяца, и недели, и сутки.

      Боль прощаний моих,

      долготленье печального гнева.

      Сто обид затаив,

      я