Зима, которая не ты. Алексей Александров-Листопад

      – Кто такой Зверев, я не знал и не знаю. Какой-нибудь ее дружок.

      – И ты помог ей собрать осколки…

      – «Осторожно, не порежься, – сказала она. – Вот и все. Ладно, чего расстраиваться. Я приготовлю чай, а ты поставь какую-нибудь музыку».

      – Какой прекрасный вечер, подумал ты.

      – Я всегда гордился своим умением выбирать подходящую к случаю музыку. Я достал из шкафа пластинку: «Времена года» Вивальди.

      – В комнате тихо зазвучала музыка. Ты уселся в кресло и закачался в нем.

      – Настя принесла чай на подносе. Я снова залюбовался ею… Она когда-то много поила меня чаем. Добавляла туда какую-то травку. Отличный напиток, я поглощал его стаканами, он прибавляет мне энергии.

      – А помнишь, как плохо было у Зверева? Чай кипятили в ржавом чайнике, и вода всегда была со странным привкусом. Мы вежливо спрашивали: у вас, наверное, чай с медом? (Хотя ты обо всем догадывался, тебя в таких делах не проведешь). «Нет, – следовал растерянный ответ. – Я ничего туда не добавлял». Ясно, что привкус был от сахара пополам со ржавчиной. Хуже не придумаешь. Ведь чай – это основа гостеприимства.

      – Да, люди вроде Зверева предпочитают жить в экстремальных условиях, которые сами себе создают. Это оборачивается скверно. Но мы отвлеклись.

      – И что же дальше? Ты поставил музыку, друг.

      – «Давай послушаем музыку», – сказал я, и она выключила свет, не говоря мне больше ни слова.

      – Ты слышал эту музыку давно, очень давно.

      – Папа, когда я был еще маленький, много слушал Вивальди. Он у кого-то переписал пластинку на пленку – проигрывателя у нас не было – и включал по вечерам. Была зима.

      – Ты уверен?

      – Да, была зима и какой-то траур. Мама читала в углу книжку, папа чинил обувь на кухне. Вивальди навевал на меня тоску, и я шел гулять. Только потом я понял, что эта тоска может быть сладостной, дать спокойствие, которого иногда так не хватает. На улице хлопьями падал снег, небо вечером было совсем не темное, облака освещались светом огромного города. Дома играл Вивальди.

      – И вы с Настей послушали потом еще одну пластинку.

      – Да, только Вивальди.

      – И ты мирно задремал в кресле, как в материнском чреве?

      – Мои глаза привыкли к темноте, и я увидел, как Настя вытянулась на диване.

      – Быть может, ты почувствовал спокойствие? Умиротворенность?

      – Быть может. Быть может.

      – Но ты ведь – и я тебе в этом помог – придумал эту историю с Настей, ты все, все, все придумал. Ты не видел ее, и никогда не увидишь.

      – Неправда. Уже все равно: я ее вижу, вот она, стоит рядом, моя сестренка.

      – И что она говорит?

      – Что все это неправда. Неправда.