Лагерные этюды. Тенгиз Маржохов
подходе в мужицкой массе огромная сила обретается. Правда, были люди, с которыми я общался доверительно. Таких было немного, но были. Одним из таких был Хан, который стал мне как старший брат. Многие вопросы и тупиковые ситуации разрешались благодаря разумности и опыту этого человека.
Хан походил телосложением на Высоцкого, да и, порой, взрывным характером. Правда, до взрыва надо было довести, потому что выдержка у него была необыкновенная. Я ни разу не видел Хана вне рамок умиротворенной силы. Но в лагере знали, под горячую руку Хану лучше не попадать. Что стоила одна лишь сцена, удиравшего через плац на вахту хозяйского шныря – куска за центнер, на которого за козлячее балабольство Хан замахнулся дежурным правилом – дрыном.
Родом Хан был из города Малгобека. Ингуш по национальности. Строгач (до этой, за плечами две ходки), кавказец, но человек советский, какими были мы все, рожденные до поганых времен перестройки. Как я уже говорил, он стоял костью в горле, как у братвы, так и у администрации учреждения. Для администрации это был неподконтрольный элемент, обладающий большим авторитетом. А для братвы – он слишком высоко поднимал планку соответствия. Никто тебя за язык не тянет, но дал слово – держи, – был один из его принципов. И вообще, придерживался старых понятий и традиций, заложенных еще при Бриллианте.
Как-то раз Гена Карп, местный блатной, смотрящий десятого отряда, пришел к Хану за советом. В ситуации, вызывавшей вопросы у Карпа, фигурировали три грузина, точнее, один грузин и два мингрела. Обрисовывая ситуацию, покручивая четки, Карп назвал грузин «пиковые». Хан прервал Карпа и поинтересовался.
– В колоде еще три масти… ты, какой будешь?
Карп, попав в неловкое положение, замолчал. Когда он вышел, Хан сказал:
– За глаза они нас называют пиковыми, зверями… но, чтобы так… совсем уже рамсы попутал Карп.
Когда Хан заходил на содняк или в какое другое общество, все замолкали – развязанные языки мигом подматывались, требовалась перенастройка коммуникации. Он не позволял себе вольности в виде мата, пошлого жаргона, и от других требовал того же. Но если человек заслуживал, брошенное Ханом определение звучало как приговор.
Я часто приходил к Хану в десятый отряд. Хан жил в каптерке, в которой была чистота и порядок. Пол и стены были обшиты деревянными панелями, над ними келейно-белый высокий потолок. Большое окно показывало панораму жилзоны до вахты, где весь лагерь был как на ладони. Скрашивали арестантский быт магнитола, цветной телевизор, видеомагнитофон. Короче говоря, было все, что могло составлять разрешенное внутренним распорядком благополучие в лагере.
Обычно мы пили чай. Бывало, я разделял с Ханом скромный, аскетичный обед, за которым Хан делился новостями, какие знал не каждый представитель блаткомитета.
– Как там Крокодил Гена поживает? – поинтересовался Хан, когда очередной раз я заглянул в гости.
Я не понял, кого он имеет в виду, и глупо улыбался.
– Ну