Лагерные этюды. Тенгиз Маржохов
предложил пойти к Наилю (для земляков Николай Григорьевич все же был Наилем).
– Хочешь посмотреть спектакль? – спросил Горец.
– Что случилось? – поинтересовался я, предполагая, что это неспроста.
– Вчера этот попутанный летчик пригласил меня к себе на чифир, там нагрубил, нахамил при посторонних… Я попытался одернуть, но его несло… Совсем рамсы попутал. Пойдем, поприсутствуешь.
Мы зашли в пустую каптерку. Горец послал какого-то мужичка за Николаем Григорьевичем. В коридоре послышался голос, Николай Григорьевич бойко переговаривался с мужиками, возвращающимися в отряд с обеда. Дверь открылась и он зашел. На нем был разрешенный в отряде спортивный костюм, на ногах комнатные тапки. Николай Григорьевич поздоровался, хотя рассеянный вид говорил о том, что он не ожидал увидеть земляков в обеденное время.
– Присядем, – предложил Горец.
Мы присели на корточки.
– Наиль, – начал Горец. – Вчера ты неправильно себя повел… Ты за меня что-то знаешь? Или что-то хочешь мне предъявить? Хочешь предъявить – предъяви, – в руках у Горца блеснула заточка. Он протянул ее ручкой вперед. – На, делай… Если ты прав, делай!
Летчик испуганно покосился на заточку и замотал головой.
– Если не сделаешь ты, сделаю я… – Горец ловко перехватил заточку.
Николай Григорьевич открыл рот от удивления и испуга. Он начал глотать воздух, пытаясь что-то сказать.
– Я не хотел… прости, я не подумал… Я…
Вдруг он закрыл лицо руками и заплакал. Заплакал навзрыд. Слезы потекли рекой.
Горец встал с корточек, спрятал заточку и ушел.
Я протянул Николаю Григорьевичу платочек, он механически взял его и стал утирать лицо. Но слезы не прекращались, лились с новой силой. Он сопел и спазматически глотал воздух, как ребенок, выплакавший все слезы. Я понял, что это надолго, мысленно попрощался с платочком и, приятельски похлопав Николая Григорьевича по плечу, пытаясь успокоить, сказал:
– Не заигрывайся, Наиль. Не забывай, где находишься. Горец здесь, как у вас там, в армии генерал, понимаешь?
Он, уткнувшись в платок, покивал.
В отряде Горец спросил:
– Понравился спектакль?.. Где ты еще увидишь майора, летчика, плачущего крокодильими слезами?
– Да-а, – сказал я. – Такого я никогда не видел.
После этого инцидента Николай Григорьевич здоровался с Горцем уважительно, за две руки и со всеми реверансами. А меня невзлюбил еще больше, как свидетеля собственной слабости. И даже платочек был не в счет.
Позже, просидев полсрока и не совсем пропитавшись лагерной вонью, Николай Григорьевич освободился. О нем не было ни слуху ни духу более полугода. Многие позабыли о существовании майора, летчика, его бравую походку и богатые усы.
И вот однажды мы с Горцем прогуливались по дворику в этапный день. Сырой осенний вечер ранними