Твой любимый фамильяр. Катерина Траум
нож, она уже почти не думала. Одно интересно: как называется этот потрясающий медовый напиток?
– Что ты тут делаешь? – Элай сел, прожигая её тяжёлым взглядом. Голос звучал непривычно веско и строго, но Анни не ощущала его злости, скорее… волнение.
– Прости, – торопливо прошептала она, пока он действительно не разозлился на её своеволие. – Я проснулась из-за твоих кошмаров. Ты не должен был вообще почувствовать, как я помогаю, но настолько заперся от меня, что пришлось применить физический контакт. Это было слишком дерзко, знаю, – она резво вскочила, но когда попыталась соскользнуть с кровати, Элай неожиданно остановил её, поймав за правое запястье, здоровое.
– Ты прости. Я тебя порезал, – он виновато кивнул на её горло, и Анни лишь сейчас поняла, что к ложбинке отчего-то немного потяжелевшей груди стекает горячая капля крови. Его вина дурманящим хмелем проступила во рту, и ей вполне могло показаться, но Элай действительно проследил за этой алой дорожкой, пока кровь не впиталась в тонкую ткань майки. Глаза – горящие угли, и вновь приглашающий на обед аромат мёда.
От всего этого вихря чужих ощущений Анни окончательно растерялась. Подумалось, что мадам Вальтц бы высекла её розгами уже за то, что она пачкает своим грязным телом хозяйскую постель. А за неподобающий вид вовсе бы закрыли в карцер на месяц, без солнечного света, еды и тепла. Но вид Элая тоже мало соответствовал этикету, и когда опустила взгляд с его лица на торс, низ живота приятно закололо: отрываться от созерцания этих витых мышц и смуглой кожи не хотелось совсем.
– Это… ерунда, – поняв, что пауза неприлично затянулась, отозвалась Анни шёпотом. – Царапина. Не больно.
Нет, он точно смотрел прямиком в ложбинку, а по его предплечью пробежали нитки зарождающегося огня, и Анни предусмотрительно одёрнула руку из его хватки. В удивлении задрала бровь, потому как сейчас, судя по её вкусовым рецепторам, Элай ощущал лишь кислинку волнения, чуть пьяную и терпкую, а отголоском – медовую сладость, которую пока что не удалось сопоставить с названием эмоции. Но его кожа обычно горит только от злости… Или нет?
– Я могу помочь чем-то…
– Иди, – выдохнул Элай чересчур поспешно. Зажмурился, будто ругнулся на себя, а потом кивнул на дверь: – Спасибо за помощь, Анни. И если будет болеть… Найди в ритуальном зале мазь, крайний правый стеллаж.
– Хорошо, – прошелестела она, в абсолютном смятении сползая с постели. Мраморный пол холодом дал по босым ногам. – Доброй ночи.
– И тебе.
До рассвета Анни так и не уснула – возвращаться на лежащий на тумбе лепесток было лень, а хрустящая чистым бельём кровать казалась холодной и чересчур просторной. Она уговаривала себя, что дело именно в этом, но глупо было отрицать, что ей не спалось из-за совершенно очевидно бодрствующего хозяина.
Кутаясь в совсем не греющее одеяло, она думала о температуре его тела, его твёрдости. Силе. Об обезоруживающей грубости, которая сочеталась