Ядовитый поцелуй. Лариса Соболева
было у престарелой матери! Ведь она не видела сына два года. Худенькая старушка в длинной белой рубашке и накинутом на плечи шерстяном платке, только приподнявшись на цыпочки, дотянулась до лица сына. Она обхватила его ладонями и целовала, плача и смеясь.
– Погодьте, мамаша, – мягко отстранил ее Яуров. – Да живой я, живой.
Он внес баулы в чистенькую хату, поставил у стены и еще раз обнял старенькую мать. А та вспомнила, что сына надо кормить, и засуетилась. И он вспомнил, что не один приехал, Кати в хате не было, он выскочил на крыльцо:
– Чего стоишь? Заходи.
– А це хто? – задержавшись с двумя мисками у стола и глядя на девушку, спросила мать.
М-да, это вопрос, который он не предусмотрел. Привести в дом чужую женщину, да еще на попечение мамаши, которая неправильно истолкует его поступок, если сказать, что это просто бездомная дивчина, – непорядок. Чужая женщина может войти в дом мужчины только в одном качестве…
– Жена, – солгал он, не думая, к чему приведет эта ложь.
У мамаши затряслись губы, в глазах заискрились слезы – младшенький образумился. Она слова вымолвить не могла, лишь пригласила обоих жестом к столу. И четверть самогона выставила, и на стол собрала, что имелось в запасе, – все ради праздника. А потом подперла ладонью скулу, обтянутую морщинистой кожей, да любовалась невесткой и сыном. Катя ела, давясь и стесняясь своего аппетита.
– Тебя не кормили? – поинтересовался Яуров, когда мамаша, вспомнив, что у нее еще и кусок кровяной колбасы остался, побежала за ней.
Катя отрицательно мотнула головой, ведь рот был занят, и покраснела, смутившись. Да, ей забывали принести еду, а воду она нашла в бочке, ею и питалась. Вернулась мамаша, снова уселась, изучая невестку.
– Гарна, – дала она оценку и обратилась к сыну: – Из якой же станицы вона?
– Из какой ты станицы? – перебросил он вопрос Кате.
– Из… – еле проглотила кусок девушка. – Из Москвы.
– Из Москвы она, – сказал Яуров, наливая себе самогона. – Но это не станица, а город. Слыхали, мамаша?
– Ой, слыхала, – улыбалась старушка.
– Кто на хуторе? Белые или красные?
– Уси буллы, – млела мамаша. – А зараз никого нема. У суседей теж нема.
– А в Варениковской, Темрюке кто? Мы тут недалече.
– Ой, не знаю, сыночек… це ж далеко. А ты уж и не по-нашему балакаешь, зовсим другий стал. Кажуть, Милька твоя с офицерами гуляла… да тоби вона уж не надобна.
Много говорили. Мамаше не нравилось, что сын на стороне красных, ведь сначала власть их приняли на Кубани, а они что творить стали? Бросила упрек сыну: мог бы в память о погибшем брате не воевать на стороне красных, но тот отмалчивался, давая матери высказаться. Пожаловалась она и на его старшую сестру, которая с белым офицером сбежала, а куда – никто не знает. Но все разговоры – так, ее внимание было приковано к невестке, вдруг она спросила:
– Венчаны?
Еще один неожиданный вопрос, поставивший Яурова в тупик. Солгать на этот раз – не дай бог, мамаша прознает, будет скандал. Он отшутился:
–