Легенда о свободе. Крылья. Анна Виор
бежал по выжженной солнцем потрескавшейся земле. Его босые ноги, привыкшие и к жаре, и к холоду, и к камням, и к колючкам, послушно поднимались и опускались, отталкивались от сухой почвы и вновь поднимались для бега. Его дыхание уже начинало сбиваться, а жажда мучила все сильнее и сильнее. Солнце палило непокрытую голову, а пыль, поднимаясь из-под ног, забивала ноздри и легкие.
Рохо был выносливым. Не таким, конечно, как чернокожий Сибо, который мог целый день ворочать тяжелые камни, отдыхая лишь по несколько минут, посидев неподвижно на корточках, но достаточно выносливым, чтобы дожить до семнадцати лет в рабстве.
Рохо не мог остановиться. Он пробегал последние свои шаги по этой земле, проживал последние свои мгновения. Но эти последние, такие трудные шаги, он делал не как раб – как свободный.
По его следу шел эфф.
Можно ли было убить зверя? Никто, даже хозяева-заводчики, не говорили, что нельзя. Но удалось ли кому?.. Он помнил Тшагаса и помнил его мертвую голову в руках у Куголя Аба…
В ушах Рохо звучали слова старика Рулка, сказанные когда-то его тихим скрипучим голосом: «Хозяин кормит наш страх. А эфф – непобедим».
«Эфф непобедим…» – пульсировало в голове.
Он это знал. Но он не мог больше оставаться там…. Там, где у Михи отобрали новорожденного ребенка, чтобы отдать куда-то, и не сказали даже куда: на жизнь или на смерть. А ее насильник – отец младенца, взирал на все это безразлично.
Там, где Ого продали, избив прежде до полусмерти, только за то, что он влюбился в игрушку хозяйского сына, посмел посмотреть на нее и заговорить с ней… Там, где издевались над людьми, обращаясь с ними хуже, чем с волами или овцами… Сибо надсмотрщики заставляли есть землю, избивали, требовали, чтобы он им ответил, но чернокожий великан никогда и никого не ударил, он был тверд в этом, как скала, он мог выдержать любые страдания, но другому причинять боль не стал бы.
Марза, родившегося и выросшего в Северных землях и с трудом переносящего жару, не раз и не два оставляли обнаженным и привязанным к столбу под палящим солнцем, просто чтобы посмотреть, как покраснеет его тонкая светлая кожа… Когда его отвязывали, он был словно обваренным в кипятке. «Вареный Марз» – называли его потом надсмотрщики и смеялись… И если бы не Тисая, которая разбиралась в травах и могла лечить ожоги, Марз умер бы…
От недоедания и болезней там погибали дети, и никому не было до них дела. Вирд помнил маленького Этти, помнил его огромные карие глаза, помнил… что он хотел жить… пусть в рабстве, но жить, – другой жизни мальчик ведь не знал. Даже Тисая не смогла спасти его. Однажды его обессиленное тельце осталось лежать на соломе в бараке, а его мать погнали на работы… Когда она вернулась вечером, его уже не было, и женщина кричала и выла по-волчьи всю ночь.
Там потухли глаза людей, как догоревшие огарки свечей, потухли без надежды; от боли, от тяжелой работы, от бед, оскорблений, от того, что они были лишь собственностью, не людьми – скотом… нет, хуже скота. Кто стал бы издеваться над животным, лишь чтобы увидеть боль