Океан безмолвия. Катя Миллэй
Я с удовольствием врезала бы обоим, да только не уверена, что руку сумею поднять.
Какого черта я здесь делаю? Последнее, что я помню, – мы с Дрю на вечеринке, народу тьма, в руке у меня бокал, напиток на вкус очень подозрительный, будто и не алкоголь вовсе. Я оглядываю себя. Слава богу, что на мне та же одежда, хоть и заблеванная, в которой я была накануне вечером. Во всяком случае, Джошу Беннетту не пришлось меня раздевать и предлагать мне чистые трусы. Слабое утешение. Я как раз замечаю, что, хоть я и в своей одежде, но бюстгальтер мой куда-то пропал. Пытаюсь оглядеться: может, где-нибудь на полу валяется? Голова раскалывается от малейшего движения.
Джош Беннетт болтает не переставая, но я не понимаю ни слова, хотя голос его будто в черепе моем гремит. Кажется, он все еще вещает про «конский хвост». Про то, что пьяным девицам нельзя ходить с распущенными волосами. Хоть бы говорил потише. Как будто выступает со сцены, силясь докричаться до последних рядов в зале, – очень громко.
Я поднимаю на него глаза. Выглядит он ужасно. Спал ли он вообще этой ночью? Видно, что он раздражен. И кто станет его за это осуждать? Субботнее утро, рань несусветная, а он возится с какой-то странной девкой, занявшей его диван, – с той самой, что всю ночь как из пушки блевала у него в ванной, а он пытался ей помочь, чтобы она волосы не испачкала. Пожалуй, не стоит судить его слишком строго – вообще не стоит судить, – тем более что он идет на кухню и возвращается со стаканом ледяной воды, а мне жутко пить хочется. Я смотрю на стакан в его руке. Почему такой маленький – не стакан, а стопка? Воду, что ль, экономит? Мне таких нужно штук восемнадцать, не меньше. Я беру стакан, с благодарностью подношу его ко рту и мгновенно осушаю одним глотком. Жидкость обжигает горло и тут же устремляется назад. Что за черт? Это водка. Я выплевываю ее, куда – не важно, и тут же начинаю давиться рвотой. Желудок сжимается, содрогается в конвульсиях, но больше из меня ничего не выходит. Я бросаю злобный взгляд на Джоша Беннетта. Он смотрит на меня, и в лице его читается… Что? Удивление? Раскаяние? Страх?
– Черт! Не думал, что ты станешь это пить. – Он выхватывает стакан из моей руки. А чего он ждал? Что я купаться в нем буду? – Думал, ты догадаешься. – Он смотрит на меня виновато. – Это была шутка. Причем дурацкая, – бормочет он себе под нос, бросаясь на кухню и возвращаясь еще с одним полотенцем. Стирка на целый день ему обеспечена. Интересно, как он объяснит это родителям? Просто чудо, что они еще не явились проверить, что здесь происходит. Я выдергиваю полотенце у него из рук, опускаюсь на пол и начинаю убирать за собой. Даже если в этот раз напачкала по его вине, я не хочу быть ему еще чем-то обязанной. Он стоит надо мной, пока я вытираю остатки водки на полу. Я сознаю, что, должно быть, представляю собой жалкое зрелище: на четвереньках, волосы, лицо, одежда – напоминание о жестокой шутке, коей оказалась эта ночь.
Я поднимаю голову, сердито смотрю на него. Меня злит, что он стал свидетелем моего позорного унижения и что я, хоть он и упивается моим падением, в долгу перед ним.