Самка человека, или Конец жары. Вероника Айская

      …Женя пришла к нему на работу, перед обеденным перерывом.

      – Можно тебя?

      – Ты что-то хотела? – он спросил тут же при сотрудниках тоном официального лица при исполнении официальных обязанностей.

      – Давай, выйдем куда-нибудь, – непринужденно постаралась сказать Женя. Они вышли на улицу, сели на скамейку, – Девчонки сказали, что ты что-то… Тут она, наконец, вспомнила, что он не выражал желания понять, он выражал непонимание и неприятие ее последнего шага и все… ну, может, ты у меня что-то спросишь. – Она с трудом подбирала мысли, и наконец, беспомощно произнесла… – Может, ты спросишь о том, что тебе не понравилось, и я смогу объяснить, что я имела в виду?..

      – Мне ничего не нужно объяснять. Мне все понятно. Я не хочу с тобой больше общаться.

      Она всматривалась в его лицо, насколько это было возможно, потому что он сразу сел к ней ухом, его задней частью. Стараясь, чтоб было прилично, хотя какое уж тут приличие в таком ее и незавидном и неудобном – совсем и буквально положении: она пробовала, извернувшись из-за его плеча, заглянуть ему в глаза. И увидеть в них хоть тень хоть какой-нибудь слабенькой надежды на будущее примирение. Но… на челе его высоком не отразилось ни-че-го. Гениально.

      Они молчали, и оба смотрели в одну сторону – на стену из деревьев перед ними. И это не было не только любовью, это не было дружбой, это не было даже ничем, это было хуже, чем ничего. А она думала, у них, по крайней мере, близкие взгляды на жизнь. Женя даже не представляла, что один человек может так сказать другому, притом, что собирался быть другом. У нее документ есть. Ну, ладно, а вот он – смог. Нашим легче. Нет любви, нет проблем. Стало до грусти легко, пусто-легко-пусто. Хотелось плакать, будто она несла тяжелый груз и только-только полюбила эту тяжесть, как его вдруг отняли. И легко и жалко – того, что в нем.

      Она пошла домой через парк, длинным путем, где сейчас она почти никого не могла встретить.

      Вообще-то он не говорил, что он мне друг. Только «хочу быть другом». Хотел – перехотел. Нормально. Друг – это хочешь, не хочешь, volens – nolens, так сказать. А тут остался только ноль-ens. И даже какая-то минус бесконечность.

      Неужели нельзя по этому сумбурному переходу от признаний к претензиям – как он говорит, – понять, что это и есть те самые комплексы, о которых я и признавалась в первом письме? И как-то мне оставить дружески протянутую руку?.. – Но это означало бы, что он должен быть сильнее меня, мудрее меня. А почему он должен быть? Конечно, и не должен. Ну, и ладно, и пусть.

      Но я не сама, не сама, не сама сбежала! Если от этого сейчас веселее.

      Она шла и рыдала с грустнейшим наслаждением облегчения и не-предательства. Честное избавление. Пусть она ничего не сумела, но она и не сбежала.

      И еще один нюанс, прозвучавший в ее реакции на Пашино суровое непримирение, занимал ее внимание. Когда ее нутро тоскливо заскулило,