Вахта Барса. Петр Альшевский
на лошадиное лицо ни единой эмоции, Чак выбил бы ему все зубы, отодрал прямо на прилавке, я не решился. Толкнув, наступил и поежился. Счищая подошвы, я иду, плодотворно передвигаю ботинками, как коньками, хотя и ненавижу хоккей: в тех же обносках, с той же неумолимой тягой к переменам места – не так. Не у меня. Частично у Осянина.
Приезжай, Филипп.
Разгладьте мои мысли вашим утюгом, о мадам луна.
Madame Moon, mad… mad… по десять рублей шапочки для душа, по сливному каналу безнадежная влюбленность, по аллее сфинксов кривляющиеся гомики, в заливных лугах душный, тщедушный день, убедительно выглядящий Байков, толщина его ступни составляет две трети от ее длины, невероятно. За мной придут.
От вас плохо пахнет.
А говорил, нос заложен…
Я сужу по внешнему виду.
Не возражаю, Максим, лично я человек веселый и жизнерадостный. Кашляя под аркой: «Кхе-кхе», я услышал гулкий звук «кхе-ее, кхе-ее». Я снова: «Кхе-кхе». Эхо: «Кхе-ее, кхе-ее». Если соберемся по двести, предлагаю закусить бананами.
Скажу банальность – луна плещется в водах неба. Madame Moon, не заплывай далеко, оставь в потемках собранные плоды Гомера и Овидия; изложив прозой самую суть, наполни верой в гармонию. Массируй шею, не откручивая головы.
В дорогу я возьму только турецкий халат: достичь просветления в Катманду не очень трудно – попробуй достичь его где-нибудь в Магнитогорске.
Байков попытается. Сев в медитативную позу на ядерной свалке и поджав хвост, не скуля и не думая, не думая возвращаться в общество, сидячий образ жизни предпочтительней лежачего, ты, нет… ты! как же ты меня нашла?
Максим намекнул. Примиряясь, мы выпили с ним столько пива, что восстанавливаться надлежало водкой, и мне, и ему под утро приснился наголо остриженный Спаситель, возможно, его арестовали, или он подался к браткам, кто знает. Кто-то знает. Я сидела на тебе, теперь ты сидишь на земле, сижу, у-ууу, выпадаю из трехмерного пространства, я готов лизать тебе ноги, но не выше, фары светят в глаза, я не вижу глаз из машины, они меня видят. Фары слепят. Они видят в моих глазах недовольство. Во избежание беды они догадаются их погасить. Фары, глаза, как пойдет, я ничего не значу, никому не должен, и что он там завозился со взрывателем? закупивший сто пятьдесят литров абсента Поль Гоген, прорываясь ко мне, свалился в фонтан, совершил ритуальное омовение, странный шпиц… наш вроде бы был покрупнее… подмена.
Трансмутация. Вы и завтракаете с алкоголем?
Не дави на больное место. Ломтик с ляжки, дегустационный отрез – дерзай, Максим. Приодевшись в бутике на Ордынке, я заманивал и ел малолеток; удовлетворял потребности, не брезгуя и старухами.
Так делать нельзя.
Но говорить можно. Трава примята упавшими с солнца жемчужинами, набитым и продавленным громыхает мой бесшабашный трамвай, на куртке следы от собачих лап. От тигриных. Они тоже, радуясь, встают.
У тебя воображение,