Колдовской ребенок. Дочь Гумилева. Елена Чудинова
кубом было всё ж веселее, чем мучиться попросту. А вправду, найдись сие тогда, в амбаре Курского имения, вперемешку с теми каббалистическими рукописями, что остались от тестя, Михаил Юрьевича Вильегорского… Определенно бы подумал, что покойный граф использовал подозрительный предмет для безуспешного создания золота…
Примус пыхнул первыми язычками огня. Энгельгардт поставил сковородку. Утренний вареный картофель остыл, но если нарезать крупными ломтиками и добавить несколько кусочков оставшегося сала… Будет преотлично. Лена любит шкварки.
А ведь словно чужой кажется жизнь, где легче было найти алхимический куб, чем примус. Жизнь другого человека, прочтенная в полузабытой книге.
«Мы меняем души, не тела».
Это правда. Ах, Ленок, Ленок…
Тонкие лепестки сала, наливаясь янтарной прозрачностью, зашипели, соблазнительно запахли. Да, шкварки наш эльф любит не меньше пирожных.
Энгельгардт поморщился, как от мигрени. После недавнего и, называя вещи своими именами, вынужденного во избежание худшего выхода на пенсию, с финансами сделалось еще труднее[1]. На заслуженное «послешкольное» буше денег хватает, кондитерскую вот закрыли некстати. Но Ленке нужно больше фруктов, фруктов и мяса. Бульоны весьма неплохи из костей, это невеликий расход, но как же дороги на базаре баранина, говядина, куры… Базар дорог, в магазинах пусто. Баранья котлетка перепадает ребенку не чаще, чем раз в неделю.
Лена должна хорошо питаться. Дочь делает все, что может, но многого не видит. Грех ее винить. Только молодая душа немного оттаяла после чудовищных обстоятельств вдовства, и – новый удар. Наверное ничего не удалось разузнать. Говорилось же им, что оформить гражданский брак стоит поторопиться сразу вслед за венчанием, промедлили. Из-за этого посылок не принимают, в справках отказывают. Может статься, насчет справок оно и к лучшему, если и этого зятя больше нет в числе живых. Второго смертного приговора Аня не выдержит. Всегда была такой ранимой, с острым восприятием всех мелочей жизни. Всегда была хрупкая. Лена в нее. Но слабее, вскормленная из рожка и, что по тем годам не редкость, – недоношенная…
Нож, разрезавший последнюю картофелину, стукнул по доске так, что осталась выбоинка. Вспомнилось некстати, какие слухи распускали относительно рождения Лены те, кого Николай Александрович называл «камарильей». Сколько вынесла Аня…
Сплетни продолжают изливаться, повторяются по десять раз, обрастают подробностями старые, измышляются новые… Будто бы, услышав предложение руки и сердца, Аня упала на колени и заявила, что «недостойна такого счастья».
Безумие какое-то, но ведь и этому верят. Имеет ли хоть малое представление эта богемная публика о том, какое поведение мыслимо для урожденной Энгельгардт, а какое невообразимо? А случись бы с Аней подобное неприличие, затмение, что ль, найди, стал бы Nicolas откровенничать с посторонними о жене? Бред.
Дураки или мерзавцы? Или попросту судят по себе, эти выскочки. Невоспитанные, расхлябанные, развязные. Естественный такт молодой женщины,
Николай Александрович преподавал в институте Живого слова, параллельно, по первому образованию, был библиографом в библиотеке Всесоюзной академии сельскохозяйственных наук.