Колдовской ребенок. Дочь Гумилева. Елена Чудинова
Без тебя заходила в час пополудни дама, я так понял, что бабушка кого-то из твоих одноклассников.
– Бабушка? Чья? – Лена как будто удивилась.
– Не знаю, она только назвалась самое. Тебе видней. Очень обязательная дама. Вот, записку тебе просила передать.
– А как ее зовут, дедушка? – Лена неуверенно приняла темный узкий конверт, надушенный пачули.
– Погоди… Наталья?.. Нет… Надежда. Надежда Павловна Коханова.
Глава II. Из мест отдаленных
Когда Лена убежала гулять, получив строгое предписание воротиться к назначенному часу, Энгельгардт и его гость некоторое время медлили вступать в разговор. Иные разговоры тяжело начинать, нужды нет.
– Соловки, Андрей? – спросил Энгельгардт, ставя на стол чайник с «неродной» крышкой – черной, а не коричневой. Чайник диковато смотрелся рядом с маленьким заварочным мейсоном. Аристократ рядышком с пролетарием. Как и везде в нынешней нашей жизни. Веласкесу бы понравилось, ему, оттенявшему чары красавиц уродами и уродцами.
– В известном смысле да. СЛОН. Северные лагеря особого назначения, так это у них называется. Только Соловки, Nicolas, они большие. И кругов ада в них много больше семи. – Солынин, прежде, чем сделать глоток, с наслаждением втянул пар. – Чай… Трудно воротиться к простым приметам цивилизованности.
– О, погоди. Совсем забыл, у нас же и сахар есть. Целых полголовы. – Энгельгардт оборотился к буфету. О том, что драгоценную полуголову в семье колют только для детей, он, разумеется, промолчал.
– Даже не сахарин? – восхитился гость. – Настоящий сахар, что в синей бумаге? Лукуллов пир.
– Того же, боюсь, пошиба, что в «Трех мушкетерах», – улыбнулся Энгельгардт. – У прокурорши Кокнар.
Приятели рассмеялись, как некогда, в студенческую общую бытность. Оба начинали в свое время в Императорском Лесном институте, для Энгельгардта заведении почти домашнем. Оба предпочли затем естественным наукам словесность.
– Мне по ночам снится варево из мелкой рыбы с кусками гнилой картошки. – Смех гостя оборвался слишком резко. – Мне снятся запахи. Черемша, назойливая, едкая, которой на кухне забивали пустую воду. И сводящий с ума сытный дух гречневой каши – из открытого окна в столовой опричников. Ее даже больше хотелось, чем мяса. Впрочем, пустое. Худшего я избежал – не швырял бревен – по пояс в холодной воде, как один мой знакомец, подпоручик. У него был плеврит. Больничка, я после отдельно расскажу тебе о философии уничижительных суффиксов, отказалась ставить в диагнозе. Не знаю, долго ли он там продержится. Но есть несчастные, чья судьба много страшнее – и страшного этого рабского труда, и самой смерти, пожалуй.
– Расскажешь или предпочел бы этого не касаться?
– По чести сказать, я сам не знаю. У вас можно курить? – гость нерешительно полез в карман.
– В этой комнате да. По счастью, у нас две комнаты. Мы с женой тоже изредка балуемся. Так что можешь даже и угостить, если не последние. Помнишь, мы шутили: последнюю даже городовой не