Тишина камней. Сергей Савочкин
важных и не очень, вещах. Он научил сына всему, что тот узнал за четыре гвальда жизни. И вот теперь Кабиан Халла, лучший заготовщик шкур ближайших обителей цнои, мертвым лежал на столе, а Мельзинга, старуха-обрядчица, суетилась с инструментами, изредка дергая парня за рукав.
– Очнись! Ну же! – Она вложила в его вялую руку разделочные ножницы. – Ты должен это сделать сам – так нити сущих станут еще крепче. Сам, – слышишь?
Рийя отрешенно кивнул. Рубец у правого глаза заныл, веко отозвалось надоедливым тиком. Еще утром Ри сидел у ложа умирающего отца и выслушивал последние наставления, а теперь вынужден совершить топа́хи, обряд погребения. Нет, он не боялся, движения его были отточены и безупречны: на протяжении последнего гвальда Рийя помогал Мельзинге с обрядами, и старуха всячески хвалила ученика за старания. Отец не возражал: дело нужное, да и помогать друг другу в обители Энфис считалось обязательством каждого верующего в нити сущих, а ремеслу выделки шкур он обучил сына уже давно.
В комнате для обрядов не было окон, лишь пара отверстий в крыше для оттока гари чадящих свечей. По стенам висели пучки пахучих трав, которые Рийя менял каждый серп Льяд, ведь на растущую луну сила собиралась в зелени, а на затухающую, в горб Льяд, уходила в корни. Под самой крышей, привязанные за стропила, теснились в ряд дубовые веники для менял из Атаранги, и тут же мотались на зажатых в расщелинах хвостах ссохшиеся трупы грызунов.
Мельзинга сверкнула взглядом, недовольно поморщилась, и, затянув потуже пояс своего халата, отошла в сторону, набивая курительную трубку табаком. Она всегда выглядела недовольной. Даже когда, казалось, и жаловаться-то не на что, старуха ворчала и шмыгала носом. Даже когда хвалила, она делала это в свойственной только ей манере: придирчиво, с сомнением.
Обнаженный труп Кабиана Халлы безмятежно ждал топахи. Рийя приготовил мешочек с завязками, выбрал палец, который несколько дней назад отцу прокусил заяц, и, глубоко вздохнув, отрезал его ножницами. Вслед за пальцем в мешочек отправился кончик языка – инструмент пару раз соскальзывал, и Рийя Нон уже начал нервничать, но успокоился, разжал челюсть, подтянул сухой, потемневший язык, отсек часть. Мужской детородный орган отрезался проще всего, а вот самым сложным для Рийя всегда было извлечение глазного яблока. Хоть затуманенный глаз ни капли не казался живым, размыкать веки, поддевать и вытягивать мягкий серый мешочек, который частенько лопался, Рийя Нон было неприятно. Когда он делал это впервые, еще подростком, в наказание за побег с Майей, его даже стошнило.
– Ты все опять напутал! – задребезжала Мельзинга из темного угла. – Сначала язык, потом – глаз! Язык, глаз, палец, член! – Она что-то громко пережевала и сплюнула. – Ты всегда оставляешь глаз на потом. Думаешь, это не важно? Это тебе не узлы на ленточках проверять! В кова́ри недотянул узел – ничего страшного, но топахи – другое дело! – Старуха подошла ближе. Скрюченная от возраста и болезней обрядчица едва доставала пояса Ри. Она дотронулась до рукава ученика,