Анна Каренина против живых мертвецов. Александр Косачев
что его смерть не вызвала бы подозрений: это вполне ожидаемое событие, учитывая недуг мальчика. Годом раньше, годом позже, скажут врачи и пожмут плечами. Наталья, конечно, поначалу станет горевать и винить себя, однако вскоре все уляжется, и она будет не то чтобы счастлива – она будет в безопасности. Для меня это самое главное, и только ради этого я пошел на преступление.
Лихорадочно я принялся за работу. Пришлось использовать весь свой авторитет, накопленный за долгие годы, исчерпать, как говорят сегодня, кредит доверия, чтобы, во-первых, добыть необходимые компоненты для создания яда, а, во-вторых, прикрыть свою работу научными нуждами. Это удавалось не так легко, как, например, собирать грибы, однако работа шла своим ходом – ведь ни единый студент или профессор даже представить не мог, для чего я засиживаюсь вечерами в лаборатории. Кто-то, наверняка, думал, что я совсем свихнулся на старости лет – а я и не пытался этого кого-то переубедить.
Наконец, яд был готов – несколько колбочек с желтоватой жидкостью. Придя домой, я спрятал их, на всякий случай, в холодильнике.
Предварительно я добавил несколько капель в стакан с водой, которой Дима запивал таблетки. Стараясь не подавать виду, вести себя также холодно и несколько испуганно, как и раньше, я вошел в гостиную. Дима сидел на кровати, запрокинув голову так, что его чрезмерно острый кадык выпирал наружу, грозя проткнуть хрупкую кожу шеи, и таращился на меня, будто охранник на проходной. Я протянул ему лекарство и стакан. Мальчик взял их, забросил таблетки в рот, но пить не стал. Он разглядывал стакан, растеряно косясь на меня. «Он чувствует подвох», – пронеслось у меня в голове, и я сказал:
– Ты должен выпить это. Иначе ты умрешь.
Сомневаюсь, что раньше с ним говорили в таком тоне и с такой откровенностью, ибо мои слова о его смерти произвели на него впечатление. Эта тварь хотела жить и потому проглотила жидкость, тщательно пробуя ее на вкус. Дима ощупывал языком влажные губы, облизывал пальцы и обнюхивал их. Не выдержав эту мерзость, я ушел в кабинет.
Так, на протяжении последней недели пребывания моего племянника у меня в гостях, я поил его самой что ни на есть отравой. Небезуспешно: сколько Дима ни капризничал, сколько ни опрокидывал стаканы, я находил способ влить в него, растворить в нем мышиную смерть, – и мышиная смерть действовала. Он похудел еще сильнее, щеки у него впали так, что можно было различить сквозь них его задние зубы, глаза помутнели, стали расплывчатей. Ночами он уже не говорил, а стонал, иногда – бредил.
Правда, я и сам начал резко сдавать. Постоянный недосып, а, главное, нервы (как бы то ни было, я совершал убийство и, вдобавок, убийство ребенка родной сестры!) плохо сказывались на моем изношенном непростыми годами здоровье. У меня отчего-то щипало глаза, резало в желудке, появились провалы в памяти, а по утрам, как с похмелья, болела голова (хотя спиртное последний раз я употреблял в студенческие будни). Я чувствовал, что жить мне остается