Русская зима. Роман Сенчин
что вызвал своим постом маленькую бурю, которая может превратиться в ураган и навесить на него ярлык идиота, а то и фальсификатора, фейкера, Сергеев признался: «Да я пошутил». Вместо комментариев посыпались смайлики со смеющимися рожицами.
Весь день он время от времени открывал «Фейсбук», чтоб глянуть, сколько их там. «Черт, на зарабатывание этих смайликов можно действительно всю жизнь потратить», – заругался на себя и удалил пост с улитками.
Но удалил, скорее, из-за того, что ни один знакомый не спросил: «А где ты, Олег?» Никому не интересно…
На улицу не тянуло. Там было настоящее сумасшествие стихии. Всё рвалось, тряслось, качалось. Сергеев боялся, что вот-вот отключат электричество и одновременно радовался, что плита газовая – без горячего не останется.
Видимая в окно полоска моря была молочно-белой под почти черным небом. Ясно, что там сейчас шторм.
А он один здесь, в маленькой, продуваемой колючим морским ветром квартирёнке. И справа одинокий человек – Алина в пижаме, и еще правее эта пухленькая в ночнушке, и внизу Оляна в халатике свернулась на кровати, дуреет с тоски. В доме через дорогу стройная хозяйка мопса с сонным лицом тянет вино, смотрит в стену, положив ногу на ногу; полы плаща разъехались в стороны…
В Москве даже короткие юбки, топики, легкие платья, это наряд, а вернее – доспехи. Идут по улице почти голые девушки, но снять с них этот квадратный или какой там – погонный? – метр ткани даже в воображении очень трудно, а здесь… Здесь всё так близко, как-то домашне, вроде бы запросто. Да, юг даже в ноябре, даже без купальников, даже в холод и ветер, это юг…
Часа в три наконец собрался с силами, пошел умываться. Когда чистил зубы, засмотрелся на свое отражение в зеркале. Вообще-то редко теперь себя изучал – неприятно видеть тяжелые нижние веки и мешки под глазами, всё углубляющиеся дуги морщин по обеим сторонам рта, дрябнущие щеки, тяжелеющий нос, седые волосы на висках, и некоторые почему-то не лежат, а торчат в стороны.
Нет, вообще-то для сорока семи лет нормально выглядит, но не на тридцать.
И что должна была почувствовать Алина, когда он сделал попытку к ней подкатить? Наверняка посчитала его старым козлом, сластолюбцем… Правда, были эти три-четыре секунды, когда была готова. Когда зависла на этой черте. Он промедлил, и она отшатнулась. Но, может, и правильно, что так. Наверное, правильно. Хотя от сознания, что правильно – не стало легче.
Еще и в книге Лондона наткнулся на настоящий гимн женщине.
«Иногда я думаю, что история человека – это история его любви к женщине. Все эти воспоминания о моем прошлом, которые я сейчас записываю, сводятся к воспоминаниям о моей любви к женщине. Всегда, в десяти тысячах жизней и измерений, я любил ее, люблю ее и сейчас. Мой сон насыщен ею; мое просыпающееся воображение, от чего бы оно не отталкивалось, всегда приводит меня к ней. Нельзя убежать от нее, от этого вечного, прекрасного, всегда лучезарного лика женщины».
– Да, как назло… – Сергеев перелистнул, надеясь,