Когда опускается ночь. Уилки Коллинз
вручить миссис Бокшес «в качестве скромного подарка от чистого сердца» – и так далее. Своевременная рекомендация одного из моих самых великодушных друзей и покровителей сделала меня счастливым обладателем заказа, и я получил указание явиться в назначенный день в частную резиденцию мистера Бокшеса, имея при себе все необходимые принадлежности для первого сеанса.
Когда я прибыл в дом, меня провели в прелестно обставленную утреннюю гостиную. Полукруглый эркер выходил на большую открытую лужайку – она же служила и главной площадью Тидбери. По ту сторону лужайки я увидел новую гостиницу (с недавно пристроенным крылом), а рядом – старую гостиницу, упрямо сохранявшую обличье, в котором она была первоначально выстроена. Дальше по улице – дом доктора с цветным фонарем и маленькой табличкой, контора банкира с простым фонарем и большой табличкой, а затем, под прямым углом к ним, торговая улочка: сыродельня (очень маленькая), аптека (очень нарядная), кондитерская (очень безвкусная) и зеленная (очень темная). Я все разглядывал открывшийся мне вид, когда меня вдруг окликнул бесцеремонный голос, явно принадлежавший любителю поспорить:
– Ну что же, мистер художник! И это вы называете готовностью к работе? Где ваши кисти и краски и все такое прочее? Меня зовут Бокшес, и я пришел позировать для портрета.
Я обернулся – и столкнулся нос к носу с низеньким человечком, который стоял, расставив ноги и сунув руки в карманы. Глаза у него были светло-серые, с покрасневшими веками, волосы жесткие, с проседью, лицо – неестественно розовое, а взгляд нетерпеливый, дерзкий и хитрый. При первом же взгляде на него я сделал два открытия: во-первых, писать с такого портрет сущее наказание; во-вторых, что бы он ни говорил и ни делал, держаться при нем с достоинством для меня затея бесполезная.
– Я буду готов через минуту, сэр, – сказал я.
– Через минуту? – переспросил он. – Что значит через минуту, мистер художник? Я уже готов. Каковы ваши обязательства по договору с городским советом, который собрал подписку на эту картину? Писать портрет. А каковы мои обязательства? Позировать для него. И вот я готов позировать, а вы не готовы писать меня. По законам логики и права вы уже нарушили условия договора. Стойте! Дайте посмотреть на ваши краски. Они лучшего качества? Если нет, предупреждаю вас, это будет вторым нарушением договора! А кисти? Клянусь всем святым, это же старые кисти! Городской совет щедро платит вам, мистер художник, почему вы не взяли для его задания новые кисти? Что? Старыми писать лучше? Возражаю, сэр! Это невозможно. Разве моей горничной лучше подметать полы старой метлой? Разве моим писарям лучше писать старыми перьями? Нечего тут жульничать, нечего смотреть на меня так, будто вы готовы со мной поссориться! Вы не можете со мной поссориться. Да будь вы в пятьдесят раз раздражительнее, чем кажетесь, вы все равно не смогли бы со мной поссориться. Я не молод, и я не обидчив. Я – Бокшес, стряпчий, единственный человек на свете, которого невозможно оскорбить, сколько ни старайтесь!
При этих словах он рассмеялся