Записки фельдшера. Олег Врайтов
не знал, что может ТАК вонять, до рези в глазах и носу!
– Кхе… кхе-кхе! – раздалось справа. Видимо, и Константин не был готов.
На пороге крайне запущенной прихожей, освещенной только остатками дневного света из подъезда, возникла обросшая фигура, опасно качающаяся из стороны в сторону.
– Че… надо? – мутно спросила она, видимо, забыв, кому и зачем открыла дверь.
– Нам – ничего, – с усилием произнес я. – Вы «Скорую» вызывали?
– П-пшли, – с еще большим усилием произнес вызывающий и буквально провалился во тьму прихожей.
– Костя? – жалобно сказал я.
Тот пожал плечами – а куда деваться-то, мол – и первый шагнул внутрь. Я шагнул следом, и запах сгустился вокруг настолько, что, казалось, стал осязаемым.
Наверное, даже на смертном одре, я все равно не забуду эту квартиру. Сколько уж пришлось повидать неопрятных жилищ, но это их с легкостью переплевывало. Квартира – стандартная «двушка», в составе которой прихожая с дверью в совмещенный санузел и коротким коридорчиком на кухню, комната побольше, за ней – комната поменьше. Света не было нигде. Дверь в санузел отсутствовала, и, судя по торчащим оттуда острым углам и иным бесформенным элементам складированного хлама, он давно не использовался. Комната, в которую мы попали из прихожей, таковой считаться не могла, поскольку была выше нашего роста (а местами – и до потолка) завалена разным барахлом, между которым, как в каньоне, была протоптана узкая дорожка во вторую комнату. Седые занавеси паутины свисали с безжизненной люстры, словно сталактиты, сплетаясь с грудой давно не используемых вещей, предметов обихода, засаленных книг, журналов, пустых бутылок, пакетов с мусором… Где-то за этой горой находился балкон, но, я подозреваю, там уже много лет никто не бывал и не сможет, если не вооружится альпенштоком и прочими атрибутами альпиниста. И костюмом химзащиты в придачу.
Мы торопливо миновали эту свалку комнатного масштаба и оказались во второй, видимо, жилой, комнате.
– Ох, мать твою ж… – донеслось глухо из-под ладони, которой Костя закрывал себе рот и нос с тех пор, как мы сюда вошли.
Да, действительно…
Мы периодически, с частотой раз в неделю, оказывались в милицейском приемнике-распределителе, куда нас вызывали к болеющим «пятнадцатисуточникам», но и там, кажется, такого не было. Стены были голыми, без намека на обои – впрочем, большое обгорелое пятно на одной из них говорило, что обои когда-то были и судьба их незавидна, паркет на полу вздулся и торчал в разные стороны, окна были настолько грязными, что разглядеть улицу сквозь них было невозможно. Впрочем, пустой комната не казалась, потому что почти полностью была завалена порожними водочными бутылками, где-то – заботливо поставленными в рядок, где-то – просто беспорядочно разбросанными вперемежку с объедками. Вонь… Боже мой, она приняла просто невыносимый характер, в который вплетались ароматы помойки, выгребной ямы, немытых тел, многодневного перегара, нестираной одежды, застарелой мочи, прелой материи и кто знает чего еще. Дышать стало невозможно даже ртом.