Стальной Кваки. Денис Александрович Игумнов
посланной Кваки из десантного варианта автомата Калашникова, он исчез, восприятие событий понеслось по незнакомому руслу, отправляя образы перекошенных в агонии лиц в копилку забытых навсегда удалённых снов.
Изображение задёргалось, откуда-то из первобытной глубины болота древнего примитивного разума всплывали пузыри с растянутыми на их радужных боках рожами суетящихся перед смертью бандосов, лопающиеся криками и выстрелами. В норму (если это вообще можно назвать нормой) Кваки пришёл другим существом. В клинике его изменили физически. А пламя первого, после больницы, боя, опалив нежную кожицу остававшихся с ним до той поры и не до конца содранную в комнате пыток детских иллюзий, выжгло из руды сырой психики оружейную сталь несгибаемого духа солдата судьбы.
Получалось, что Кваки расправился с пятнадцатью вооружёнными до зубов отборными (других в охрану особняка не брали) боевиками Антипа. Правая сторона груди и правое бедро болели. В процессе карательного слепого рейда Кваки заполучил три пулевых ранения. Его задубевшую шкуру не брали ножи, а вот пули могли. Для других три ранения стали бы фатальным фактором, остановившим процесс мести на полпути, для Кваки же не случилось ничего критичного: пули, протаранив мышцы, не задели ни костей, ни крупных кровеносных сосудов, а с локальным кровотечением и болевым синдромом тело справилось. Раны не кровоточили вообще, а боль Кваки контролировал. Он стоял в обширном холле особняка, заполненном под крышечку туманом пороховых газов, под ногами кончался светловолосый гигант охранник; несколько его коллег валялись у широкой лестницы, ведущей на второй этаж; а Антип должен был вот-вот появиться. Кваки поднял зверя и знал, что он в берлоге отсиживаться не станет. Не тот характер.
Кваки занял место, точно соотносясь с предчувствием развязки: он не просто видел, он знал, откуда выйдет Антип. Охота на человека напомнила Кваки детскую забаву, который он придавался всякий раз приезжая на лето к бабушке в деревню. Лет, наверное, до десяти Егор позволял себе развлекаться в старом, заброшенном, полуразрушенном сарае. Каждый год отец обещал его снести, да так, вплоть до смерти бабушки, и не решился. Егор ходил в сарай с палкой. Пробирался по гнилым доскам мостика через канаву с мутной водой, стоявшей в ней, не смотря ни на какую жару, всё лето, открывал трухлявую дверь и по не менее гнилым доскам пола входил в пропахшие тленом и сыростью сумерки сарая.
Палка барабанила по стенам, выбивая из них труху: вся мелкая живность, облюбовавшая себе сарай под коммунальную квартиру, пряталась по щелям: мокрицы, жучки, пауки попрыгуны – все скрывались от шума. Но! Егор знал, мелочь пуглива, а настоящие хозяева притона насекомых нет. Те, кто питался остальными, не любили выползать на божий свет, если только их не заставляли. Большие, размером с детский кулачок, пятнистые мохнатые серо-зелёные пауки появлялись через пять-десять минут после начала концерта. Зачем они покидали свои убежища? Из желания защитить территорию от