Что там, за дверью?. Семён Теслер
бы, но как эти процессы происходят в её годы?… О, Господи!..Что я ещё такое говорил – не помню. Но говорил, говорил, тряс её за плечи… А она молчала. Молчала и всё. Я тоже замолчал. Опустил руки. Подняла голову. – Милая моя, – мелькнула мысль. – Может…
Она повернулась и пошла. Крепкое такое, в светлых кудряшках, чудо. И побежала, неожиданно, быстро. Она хотела убежать от того, что не произошло, а, возможно, поняла, чего, к счастью, избежала. Возможно, нет. Не знаю…
Я стоял в проёме двери, около которой закончилось то, чему не суждено было появиться. Стоял и смотрел ей вслед. Что-то не так сделал? Э-эх! Задержать надо было, прижать к себе, поцеловать эти глаза, их чистый взгляд я всё ещё чувствовал на себе, нет – в себе… Это же не каждый день, если вообще… И почему, идиот, всё надо обдумывать?..
Смотрел вслед в открытую на улицу дверь. Серое небо, мелкий, колючий дождик, серый мокрый асфальт. Я смотрел и не мог сообразить, как она растворилась. Ушла. Постоял ещё. – А может так правильно, и я должен быть доволен тем, что сделал, точнее – чего не сделал?
Вернувшись в лабораторию, долго ещё невидяще смотрел перед собой. Думал об это странном приключении, о ней, о себе. Да-а…
Вот так. История поставила очередную точку на очередной своей странице… А она, жизнь, продолжалась, между тем…
Выходим как-то с приятелями из кафе старого дворца культуры (сейчас новый есть, красивый), сталинской ещё постройки. Было, конечно, у него название, не помню сейчас, да и не важно. Такие мы из себя, при галстуках, в костюмах; до приезда в Израиль – как иначе! Это здесь уже – есть у тебя что-нибудь на теле, готово – ты, считается, одет… Да… Ну, после кафе глазки блестят, сил полно, куда девать. Щелкаем фотоаппаратом. Обсуждаем, продолжить или на сегодня – всё, по домам.
И тут, вот уж неожиданно:
– Ой, это вы! – и опять, как понимаешь – по имени-отчеству…
– Мама моя! Я, видимо, даже и произнести ничего не успел, это «Мама моя!» ещё и наружу не вырвалось, как руки мои крепко обхватили ЕЁ. Я её почувствовал раньше, чем увидел, ощутил всю её в одно-единственное мгновение. Мгновение такое краткое и пронзительное, и такое долгое… мы провалились в вечность, радужное небытие… время исчезло.
Сколько он вместил, этот миг – её глаза, прильнувшее юное тело, всю её и всю эту незатейливую и небольшую историю. Недосмотренную, недосказанную, недолюбленную, может… со странным началом, с несуществующим продолжением…
Мы, сколько помню, даже не поцеловались, хотя, поверь, в этот момент мне было абсолютно наплевать, видит ли нас кто и что думает. Да нас и не было там, не было нас на этой Земле. Нет, мы не поцеловались. Помню, что нет. Но не помню, говорили ли мы. Помню, как смотрели в глаза друг другу. Совсем не помню, как расстались. На этот раз, казалось, навсегда.
Вот так. Сейчас на пенсии, ну, – ты знаешь. Иногда вечерами уже становится прохладно. Вот в один из таких вечеров я вытащил старый альбом. Положил на колени и открыл. А там снимок: она, Оля, я и её остолбеневшая подруга. Двумя руками