Что там, за дверью?. Семён Теслер
Нет, она без рук. Тогда – Аполлона Бельведерского – подойдёт?
Любопытно, таким «специалистам» череп на мозги не давит?
Впрочем, мне уже слышится: – Ой, ой, ой, подумаешь – нежный какой! В возвышенное захотел играть!
А что там за деликатной портьеркой изящных искусств творится, не хочешь знать? Сколько рабов горбатится на этих полях, и на скольких слезах они всходят… Твоему утончённому слуху недоступен, видимо, звук стыдливо распускаемых бретелек невинности под жёсткими пальцами бизнеса…
Так что – не надо! Время – вперёд! Налетай, продавай!
– Вы не слышали, Сотбис ещё не отменили?
Так что и впрямь, может, всё нормально, и только у меня мозг неправильно так отформатирован: это делать – можно, а так – некрасиво. Типа: не смешивайте краски? Да?
А время-то изменилось, искусство – чистое и настоящее, тонкое и нежное – ах, когда это было?!
Правда, повторю, у меня, вот, пока так не получается, – резкий переход из света в тень вызывает оглушительное головокружение.
Что до автора, не забыли его, шут-ник-а этого, – мне говорят: – Оставь его, он хоть сам на себя работает!
Но я его и так уже простил. Всё, гаду, простил, – уж больно хорошо пишет! Особенно про любовь…
Книга, одна из многих
Так и случилось, как он ожидал. Но момент, когда время толкнуло его в спину и выбило из круга с теперь насмешливо глядящей на него надписью «Смысл жизни» всё равно оказался внезапным. Теперь он парит над собственным прошлым, гири, съеденные годами жизни, сломали крылья мечты и тянут вниз на всё более чуждую территорию. Обобранный ветром падения он лишился почти всего, что у него было…
Единственный предмет, с которым он не расстался, – плотно сбитый дневник, книга, с порога которой началась летопись того, что было, наброски надежд, которые теперь остались в прошлом, кляксы разочарований. Сейчас она близка к завершению, практически, можно считать, закончена. Всё, что теперь необходимо – поставить дату и запечатать своим автографом. Но сейчас он находится уже у пределов последнего вздоха. Действие уже не вызывает результат, так что – в силу сложившихся обстоятельств – ни то, ни другое сделать он не успеет. Не успеет закончить последнее предложение, выровнять строчку, спуститься к концу страницы. Он понимал это, но ещё раньше он знал, что в какой-то точке процесс всё равно должен был прерваться, – бывает ли, чтобы судьба отпускала кому-нибудь исключительное право самому проводить себя в последний путь, дав возможность посмертной подписи…
Так что сейчас можно уже немного передохнуть: наручники когда-то взятых на себя обязательств успели проржаветь от времени и сами собой рассыпались, дав ложное счастье избавления. А он, человек, в принципе, пока ещё остался: теперь он одновременно и писатель, и единственный, по всей видимости, судья, и читатель. «Главный редактор» смотрит сверху на его пожилую суетливость и понимающе улыбается.
Человек