Что там, за дверью?. Семён Теслер
что охраняют здесь границу земли и неба. Давно. В дождь и ветер, солнце и мороз. Они выцвели от лет и недвижности. Каменные морщины избороздили когда-то гладкие их поверхности, местами змеились трещинки…
Забытые в годах, они покорно принимали их череду. Радовались, когда весна вытаивала их из глубокого сна зимы. Пролежни холодов менялись на ласковую щекотку подтекшего под них ручейка, и тёплые слёзы первого дождика отмывали каменные лица и наряжали их цветными отблесками радуги.
Осенью тяжёлые их слёзы мешались с дождём, никто, кроме них, не замечал грустной подготовки к очередному оцепенению…. Коловорот сезонов и карусель дней.
Ночами, остывая, они потрескивали, каждый в силу глубины своей каменной души, – это был их своеобразный язык. Обычно тихий… Он окутывал их общей тайной причастности и чувств. Часто, разморенные теплом дня и мимолётной лаской ветра, они делились ночными снами… Их разговоры, разговоры… Каждый со своей судьбой, они в своей общности слились в прочную связь, почти монолит и множество сердец по их числу согласно отмеряло время их взаимной верности.
Но однажды случилось то, что случилось: то ли небольшой оползень, то ли подмытый ручейком после сильного дождя, но один камень покатился вниз. Он, последний из оказавшихся здесь, и первый, которого судьба столкнула с насиженного места.
Сердце гулко каталось в опустевшей груди, а впереди камня неслись его страх, ужас, растерянность и беспомощность, застилая глаза мельканием верха-низа, жёстких боков холма снизу и насупленного, неулыбчивого неба сверху. Стук-стук, слепой колокол отмеряет падение. И тишина. Вдруг – тишина. Только напуганное сердце ищет несуществующее укрытие, провалившись само в себя.
Паника и страдание сомкнули на нём свои обручи. А память связи, ему казалось, наоборот, разомкнула свои объятия, а ранее распахнутые для него каменные души вытолкнули его из пределов бытия и со скрипом закрыли за ним вход. Новые же соседи, как он подозревает, пока ещё отгорожены от него скорлупой молчаливого неприятия. Он видел себя одиноким среди незнакомых звуков, неба и тверди.
С протянутым в пространство вниманием он замер в ожидании первых контактов.
За молчанием тишины он пытался догадаться, о чём шепчутся седые валуны, которым он, буквально, свалился на головы. Справа и слева, и ещё откуда-то, запелёнатому тишиной, ему чудилось: – Чужой, чужой, чужой… И неясные шорохи переползали с камня на камень, выдыхая в него отраву.
Но ничто не проникает пока за оболочку чувств, втянутых внутрь: ни звук, ни движение.
А ему так хотелось понравиться всем вокруг! Шершавый его голос, он пытался придать ему доверительную велюрность, с трепетом выходил на связь, а потом с почтительным терпением и вниманием он ждал любой одобрительный отклик соседей.
Так шло время, пока горестные его размышления не прервались раздавшимся шумом.
Ветер разметал последние мысли его недовысказанной мольбы, гром тряханул землю, молния ножом отхватила часть темноты, освободив место яростному свету.
Холм вздрогнул. Ожившая вершина его судорожно качнулась и отправила в путь всей силой