1984. Джордж Оруэлл
я увидел её при свете…
После темноты слабый свет парафиновой лампы казался очень ярким. В первый раз он увидел эту женщину как следует. Он приблизился к ней на шаг и остановился; его переполняли похоть и ужас. Он с болью осознавал риск, на который пошёл придя сюда. Вполне возможно, что патруль схватит его на выходе – ради такого дела они могут и подождать сейчас снаружи. Если даже он выйдет, не сделав того, за чем сюда пришёл!..
Это должно было быть записано, в этом нужно было признаться. Та женщина была СТАРОЙ – вот что он внезапно увидел при свете лампы. Краска была налеплена у неё на лице таким толстым слоем, что казалось, она может треснуть, как маска из картона. В волосах её начала появляться седина, но самой пугающей деталью было другое: её рот немного приоткрылся, и там не было ничего, кроме чернеющей пустоты. Зубов у неё не было вовсе.
Он написал в спешке, неразборчивым почерком:
Когда я увидел её при свете, оказалось, что она женщина довольно старая, лет пятидесяти, по крайней мере. Но я подошёл к ней и всё проделал.
Он снова прижал пальцы к глазам. Вот он написал это наконец, но ничего не изменилось. Терапия не сработала. Порыв выкрикнуть во весь голос грязные слова был таким же сильным, как и раньше.
Глава 7
Если есть надежда, – написал Уинстон, – то это – надежда на пролов.
Если была надежда, то это ДОЛЖНА была быть надежда на пролов, потому что только среди них, среди этих копошащихся, презренных масс, только в этих 85 процентах населения Океании могла образоваться сила, способная разрушить Партию. Партию невозможно подорвать изнутри. Её враги, если у неё действительно есть какие-либо враги, не имеют возможности собраться вместе или даже просто открыться друг другу. Если даже легендарное Братство существовало, и вероятность этого не исключена, то трудно было себе представить, что его члены могли бы собираться в группы более двух или трёх человек. Мятежом здесь считался прямой взгляд в глаза, интонация голоса, и больше всего – слово, которое ненароком прошептали тебе на ухо. Но у пролов, если только они каким-то образом осознают свою силу, нет необходимости в конспирации. Им нужно всего лишь подняться и встряхнуться; так делает лошадь, стряхивающая с себя мух. Если они захотят, то смогут разнести Партию в пух и прах завтра же утром. И ведь правда, рано или поздно, это должно же прийти им в голову?
Он вспомнил, как однажды, когда шёл по улице среди толпы, вдруг услышал ужасный крик – сотни женских голосов вырвались впереди, из переулка неподалёку. Это был невероятно грозный крик гнева и отчаяния, низкое, громкое: «У-у-у-у-ух!» гудя неслось, как удары колокола. Его сердце сжалось. Началось! – подумал он. Бунт! Пролы наконец-то рвутся на свободу! Подойдя к месту действия, он увидел толпу из двух-трёх сотен женщин, столпившихся вокруг ларьков на уличном рынке. Они были с такими трагичными лицами, какие бывают у обречённых пассажиров тонущего судна. Но в эту минуту общее отчаяние перешло в многочисленные личные потасовки.