Голоса на обочине. Александр Станиславович Малиновский
же так? Каратель, и такие стихи хорошие? Не верится.
А он мне:
– Талант – он как чирий! Может и на заднице выскочить!
А тут утечка произошла. По посёлку про Леонтия слушок пошёл…
Что же делать? Как быть? Ума не приложу: полицай в моём доме? Жить-то как вместях?
Леонтий-то пропал сразу. Не появлялся у меня. Всё решилось враз. Пришла домой – его вещей нет. Туда-сюда. На столе записка: «Уехал. Прости».
И всё! Куда? Чего?
Он даже деньги в шкафу не тронул. Вот ведь?..
…Я до сих пор не могу его представить палачом. Слово-то какое? К нему не идёт…
Вот умом допускаю: документы есть. И всякое другое… Сидел опять же… Судили…
А сердцем никак. Не принимает сердце… А вдруг ошибка? Не соединяется во мне всё в одно целое. С этим теперь и живу…
Недавно ездила к той старушке, у которой он жил до меня.
Может, думаю, что узнаю о нём. Увижу.
«Нет, – шамкает хозяйка, – как съехал в тот раз, больше его не видала. А ты кем ему приходишься? – спрашивает. – У него, сердешного, ведь никого, как знаю, не было».
Дожить до весны!
Говоришь, в голодные годы твой дед с семьёй уехал в Сибирь, и потому все они остались живы? Случалось и такое… Только с нашей-то семьёй по-другому было. Если б только с нашей…
– Вы хорошо помните те годы? – спрашиваю. Лицо старика трогает вялое подобие усмешки:
– Ещё бы! В памяти такие зарубы остались…
– Могли бы рассказать? – спрашиваю.
– Мог бы, только не сейчас. Неважно себя чувствую после операции. Недели через две, может быть…
…Старик рассказывал несколько вечеров. Я редко перебивал его вопросами. То, что я услышал от него, сидя вместе с ним в скверике во дворе, меня выбило из равновесия. Я несколько дней приходил в себя. Не мог ничем заняться сосредоточенно, пока не понял, что надо услышанное записать. Перенести на бумагу. Не мог носить в себе…
…Рассказ его я, как сумел, сгруппировал, удалил из него повторы… Нигде и ничего от себя… Местами опустил подробности, которые показались мне неимоверно дикими… Всплывали в памяти отрывочные сведения из архивных документов. Но передо мной был живой свидетель…
«Видишь ли, в некоторых уездах Самарской губернии в 1920 году не выпало ни одного дождя. Поля и луга на глазах выгорали. Появились полчища саранчи.
Уже в 20-м году у нас в деревне начали есть жёлуди. Ели их пока наполовину с мукой, потом с мякиной, лебедой. Ещё с репейником этим.
…И 21-й год оказался таким же засушливым. Так много стало пожаров. Горели леса, горели деревни вокруг. А тут холера! Тогда говорили, что она пришла из города. Наступил форменный мор.
Мой родитель с зятем Николаем поехали в Уральск на двух подводах за продуктами. Они не вернулись живыми. Нашли их убиенными, когда, значит, они уже возвращались. Недалёко нашли, тут, за околицей. Лошадей увели. Продукты пропали тожа…
Я догадывался, кто это свершил, седёлку нашу опознал. Но куда с этим? Пришибут только…
…Все, кто мог, к концу 21-го года гужом потянулись кто куда.
Кто