Шутовской хоровод. Эти опавшие листья. Олдос Хаксли
для вас… если вам в самом деле этого хочется, мистер Гамбрил, – добавил он.
– Благодарю вас, – сказал Гамбрил.
– И разрешите мне узнать, мистер Гамбрил, вы намереваетесь носить подобные… подобные одежды?
Гамбрил стыдливо отрекся.
– Лишь для того, чтобы практически осуществить мысль, мистер Бодженос. Я, понимаете, занят коммерческой эксплуатацией этой идеи.
– Коммерческой? Понимаю, мистер Гамбрил.
– Может быть, вы хотите войти в долю? – предложил Гамбрил.
Мистер Бодженос покачал головой.
– Боюсь, мистер Гамбрил, что для моих клиентов это не подойдет. Вряд ли можно ожидать, что «сливки общества» станут носить подобные вещи.
– Вы так думаете?
Мистер Бодженос продолжал качать головой.
– Я их знаю, – сказал он, – я знаю «сливки общества». Да. – И он добавил, с непоследовательностью, которая была, возможно, только кажущейся: – Между нами, мистер Гамбрил, я большой поклонник революции…
– Я также, – сказал Гамбрил, – теоретически. Но ведь я ничего не теряю. Я могу позволить себе быть ее поклонником. Тогда как вы, мистер Бодженос, вы благоустроенный буржуа… о, только в экономическом смысле, мистер Бодженос…
Мистер Бодженос принял объяснение с одним из своих старомодных поклонов.
– …Вы были бы одним из первых, кто пострадал бы, если бы кто-нибудь начал ломку у нас.
– Разрешите мне сказать вам, мистер Гамбрил, что тут-то вы и ошибаетесь. – Мистер Бодженос вынул руку из-за пазухи и принялся двигать ею, подчеркивая жестами наиболее важные места своей речи. – Когда настанет переворот, мистер Гамбрил, – великий и необходимый переворот, по выражению олдермена Бекфорда, человек будет иметь неприятности не оттого, что он имеет немного денег, а из-за своих классовых привычек, мистер Гамбрил, своего классового языка, классового воспитания.
– Боюсь, что вы правы, – сказал Гамбрил.
– Я в этом убежден, – сказал мистер Бодженос. – Ведь ненависть вызывают именно мои заказчики, мистер Гамбрил, сливки общества. Именно их самоуверенность, их непринужденность, их привычку приказывать, создаваемую деньгами и положением в свете, их манеру считать свое общественное положение законным, их престиж все остальные люди с огромным наслаждением отняли бы у них, да не могут – ведь как раз это больше всего раздражает, мистер Гамбрил.
Гамбрил кивнул. Он сам завидовал способности своих более обеспеченных друзей игнорировать всех, кто не принадлежит к одному с ними классу. Чтобы овладеть в совершенстве этой способностью, надо с детства жить в большом доме, полном слуг-автоматов, надо никогда не нуждаться в деньгах, никогда не заказывать в ресторане более дешевое блюдо вместо более изысканного; надо смотреть на полисмена лишь как на оплачиваемого защитника от посягательств низшего класса и никогда не сомневаться в своем божественном праве делать – в границах приличия – все,