Шутовской хоровод. Эти опавшие листья. Олдос Хаксли
бы лучше, если бы я сам устраивал свою жизнь, – добавил он.
– Воздайте кесарево кесарю, – сказал Шируотер, как бы разговаривая с самим собой, – и Богу, и полу, и работе… Все должно быть на своем месте. – Он вздохнул. – Все должно быть в должной пропорции. В пропорции, – повторил он, точно в этом слове заключалась магическая сила. – В пропорции.
– Кто тут говорит о пропорции? – Они обернулись. На пороге стоял Гамбрил Старший, приглаживая свои взлохмаченные волосы и крутя бородку. Его глаза весело щурились за стеклами очков. – Разговариваете об архитектуре, вторгаетесь на мою территорию? – спросил он.
– Это Шируотер, – ответил Гамбрил Младший и объяснил отцу, кто такой его гость.
Старик сел на стул.
– Пропорции, – сказал он. – Я как раз думал о них по дороге домой. На лондонских улицах, где пропорции вообще отсутствуют, невольно думаешь о них. Невольно тоскуешь о них. Здесь есть такие улицы… Господи боже мой! – И Гамбрил Старший в ужасе воздел руки. – Когда идешь по ним, впечатление такое, точно слушаешь кошачий концерт. Сплошной беспорядок и бессмысленные диссонансы. Была у нас одна улица, похожая на симфонию Моцарта, – и посмотрите, как деловито и с каким восторгом ее сейчас разрушают. Через год от Риджент-стрит камня на камне не останется. Будет только груда громоздких, уродливых строений ценой в три четверти миллиона каждое. Концерт циклопических котов. Вместо порядка омерзительный хаос. Мы не нуждаемся в нашествии варваров: они здесь, в самом сердце нашей столицы.
Старик остановился и задумчиво подергал бородку. Гамбрил Младший сидел молча, покуривая; и молча же Шируотер вертел и переворачивал внутри своей огромной круглой черепной коробки горестные мысли о миссис Вивиш.
– Меня всегда поражало, – снова заговорил Гамбрил Старший, – насколько люди невосприимчивы к окружающей их гнусной и нестройной архитектуре. Представьте себе, например, что все духовые оркестры безработных ветеранов войны, уныло играющие на всех углах, вдруг станут исполнять вещи, состоящие из сплошных бессмысленных и уродливых диссонансов: да ведь первый же полисмен прогонит их, а второй арестует, а прохожие попытаются расправиться с ними судом Линча по дороге к ближайшему участку. Это будет взрыв всеобщего негодования. Но когда на углах тех же улиц подрядчики воздвигают колоссальные дворцы из стали и камня, не менее отвратительные, глупые и негармоничные, чем десяток трубачей, из которых каждый играет в своем ключе свою мелодию, тогда никто не возмущается. Полиция не забирает архитектора в участок; пешеходы не побивают камнями строительных рабочих. Никто ничего не замечает. Это ни на что не похоже, – сказал Гамбрил Старший. – Это совершенно ни на что не похоже.
– Совершенно, – отозвался Гамбрил Младший.
– Все дело, видимо, в том, – продолжал Гамбрил Старший, улыбаясь с торжествующим видом, – все дело в том, что архитектура – искусство более трудное и интеллектуальное, чем музыка. Музыка – это способность, которая дается