Популяция. Аня Коцерикова

      4.

      В будке было тепло, пахло дровами, водкой и куревом. Там был засаленный топчан, и кружка с чифиром. Олег притащил ведро, помнил, как сам блевал на каждый глоток. Наклонил голову полицейского над ведром и поднёс к губам кружку воды. Тот жадно в три глотка выхлебал и не вырвал. Это хорошо! Это значит – жить будет.

      Никогда в жизни Олег так ментам не радовался. Хлопал парня по плечу как собаку, улыбался сам себе. Живого мусора нашёл! Не один!

      Дежурил возле своей находки как заправский медбрат, поил, влил бульон из тушёнки, сажал откашляться, жарко топил и проветривал. Кажется, ночь не спал. Утром рванул галопом до магазина, набрал ещё еды, воды и сигарет, сварил жидкую как блевотина овсянку в кастрюле, перемешал с жиром из консервов, и ложкой аккуратно скормил товарищу. Сам доел твёрдое мясо и немного погрыз сушек. И водки хлебнул. Но уже от радости.

      На третий день больной открыл глаза. Он смотрел на Олега как на мираж, как на знакомого, про которого все говорили, что он уехал в Штаты и там помер, а он оказался соседом по подъезду. А Олег смотрел на него как на спасённого щенка. И правда щенок совсем, лет девятнадцать, даром что в погонах.

      – Тебя как зовут?

      – Михаил, – парень потянул руку, но зашёлся в кашле.

      – А я Олег, у меня друг есть Миха, на Второй Пасечной живёт. Жил. Миха, значит. Судьба.

      Олегу стало нехорошо. Недосып, беготня эта, дурные мысли. Хотелось воткнуть в одну точку на стене или на огонь в буржуйке и молчать. Но раз мусор очнулся надо поговорить.

      – Я вот тоже как ты, кашлял, кашлял, валялся на полу, а потом очухался. Чуть не сдох. Не знаю сколько лежал.

      – Мы людей сажали в автобусы, потом я пошёл погреться в опорку, помню чай налил и всё…

      Из долгого разговора по полудохлым душам получалось вот что. В день, когда Олег уже лежал мордой в кафель в собственной ванной, смерть так и плясала по Батыйску. Скорые не успевали, с воем носились по улицам. Закрыли сады и школы, люди наскоро похватали вещи и побежали. Повезло тем, у кого машины были, они первыми рванули. Заводы выгнали свои хромые ПАЗики, пролётки и буханки. В них грузили желающих эвакуироваться. Люди падали прямо на улицах, поначалу их пытались хотя бы накрыть. Родители несли своих мёртвых детей к валу. Дети кричали возле холодеющих мам и пап. Жуткая чума не разбирала – выдавливала из лёгких бурую кровищу и откидывала душу вон, как лапшу.

      Значит, многие уехали. Перед глазами опять появился вжавшийся в холодную батарею ребёнок. И откуда такая фантазия, только сердце рвёт.

      – Вот что, Миша, ты давай лежи тут, а я ещё пошукаю. Вдруг кто ещё живой найдётся.

      – Спустя две недели-то?

      Как две недели? Дня три-четыре может. Но Миша показывал на экран телефона. Дешёвая балалайка