Я умру за вождя и отечество. Евгений Альтмайер
как от досадной помехи. Но высшее образование – это очень серьезно. Это, считай, пробиться в самые что ни есть небожители. Но стоит представить себя в парадной форме с аксельбантами…
– Я очень благодарен вам, дядюшка. Но у меня другие планы. – После недолгой заминки ответил Пауль.
– Да ну? И какие же, позволь узнать?
– Я твердо решил стать офицером.
Поднявшиеся было над роговой оправой очков брови дяди Вилли вернулись на законное место.
– Ах, ну конечно. Совсем забыл про эту новость. Армия… Ну, что ж, достойное начинание. И, пожалуй, куда более соответствующее твоей натуре.
– Я уж и не надеялась дожить до того времени, когда молодежь опять начнет мечтать об офицерских званиях. – Тихо добавила тетушка Гретхен.
В субботу Пауль пришел к назначенному времени на Зеештрассе. Семья брата живет – теперь уже жила – в четырехэтажном доме, окна которого выходят прямиком на шумную улицу. Не самое приятное местечко, но бывает и хуже. Возле подъезда стоит грузовой «Опель». Водитель безмятежно курит, пуская в синее небо облачка дыма.
– Пауль! Поднимайся к нам! – Раздался сверху крик Рудольфа.
Внутри небольшой квартиры – радостное оживление. Марта и малышка Ильзе, которой скоро стукнет восемь, укладывают в коробки тщательно завязанные узелки с вещами. Сам Рудольф примеряется к тяжеленному пианино.
– Привет. Спасибо, что пришел. Мне без тебя никак не справиться.
– Привет, дядя Пауль!
Слово «дядя» поначалу ввело в совершеннейший ступор. Так его еще никто не называл. Хотя все вроде бы верно: он по сравнению с белобрысой шмакодявкой самый настоящий дядя. Да и с точки зрения родственных уз Ильзе ему приходится племянницей.
– Добрый день. – Спокойно поприветствовала его Марта. На мгновение их взгляды встретились. Кажется, в синих глазах таится тщательно упрятанная неприязнь. Только и остается, что тихо вздохнуть. Жене брата он за минувшие годы запомнился как сорванец, докуривающий чужие окурки, разрисовывающий стены всякими гадостями и дерущийся с другими, такими же маловоспитанными обитателями берлинских дворов. Из песни слова не выкинешь, всего этого в его жизни и впрямь хватало, но…
Все равно в душе неприятно зацарапалась глухая досада. Положение спас ничего не заметивший Рудольф, схватившийся за край пианино.
К тому времени, когда они, пыхтя и проклиная все на свете, вытащили тяжеленную бандуру во двор, Пауль про неурядицы с собственным прошлым и думать забыл. Хандрить и рефлексировать хорошо, когда есть свободное время, а вот тяжелый физический труд всю эту дурь из головы вышибает на раз.
– Ну и тяжела, гадина… ух… Еще диван. И поедем, – вымолвил брат, вытирая проступивший на лбу пот.
– А остальная мебель? – Не понял Пауль.
– Так она не наша, а хозяина квартиры.
– Как так? А как же вы в новой квартире жить собираетесь?
– Да