В окопах Сталинграда. Виктор Некрасов
интонация, не совсем уже отеческая.
– Пока люди и боеприпасы есть, думаю, будем держаться.
– «Думаю, пока…» Это нехорошие слова. Не военные. Про птицу знаешь, которая думала много?
– Про индюка, что ли?
– Вот именно, про индюка, – и смеется уголком глаза. – Куришь? Кури. Хороший. «Гвардейский», что ли, называется.
Он пододвигает лежащую на столе пачку и рассматривает рисунок. Под красной косой надписью бегут красные солдаты в касках, за ними красные танки, а над головой красные самолеты.
– Так, что ли, в атаку ходите? А?
– А мы больше отбиваем, чем ходим, товарищ майор.
Майор улыбается, потом лицо его становится вдруг серьезным и мягкие, немного вялые губы – жесткими и резкими.
– Штыков сколько у тебя?
– Тридцать шесть.
– Это активных?
– Да, активных. Кроме того, связисты, связные, хозвзвод на берегу, человек шесть на том берегу с лошадьми. Всего с полсотни наберется. Ну, еще минометчики. Человек семьдесят всего будет.
– Тридцать шесть и семьдесят. Ловко получается. Половинка на половинку. Нехорошо.
– Нехорошо, – соглашаюсь. – Я уже хотел ту шестерку к себе взять, а лошадей медсанбату подкинуть, да ваш помощник не разрешил – за сеном, говорит, ехать должны.
Майор грызет наконечник трубки. Трубка у него большая, изогнутая, вся изгрызанная.
– Инженер по образованию? Да?
– Архитектор.
– Архитектор… Дворцы, значит, разные, музеи, театры… Так, что ли?
– Так.
– Вот и мне дворец построишь. Сапер наш, – Лисагор… Ты его еще не знаешь? Познакомлю. Один дворец построил уже было, да Чуйков, командующий, занял. Вот и живу в этой дыре, после каждой бомбы землю из-за шиворота выколупываю. – Майор опять улыбается, собрав морщины вокруг глаз. – Ну а мины и тому подобные спирали Бруно знаешь, конечно?
– Знаю.
– Этим и будем сейчас заниматься. Придут комбаты, поговорим. А пока кури. – Он щелчком подталкивает мне пачку. – Комбата на твое место уже запросил, да вот не шлют, сукины сыны. А без инженера как без рук. Лисагор парень ничего, да в чертежах и схемах – ни бе ни ме… Бывает такое.
Где-то рвутся бомбы. Звука не слышно, только в ушах что-то неприятное давит, и пламя в лампе тревожно мигает.
Потом приходят комбаты и другие командиры.
Совещание длится недолго, минут двадцать, не больше. Бородин говорит. Мы слушаем, смотрим на карту.
Оказывается, участок нашей дивизии самый широкий – километра полтора в глубину. Левее нас узенькая полоска вдоль самого берега – 13-я гвардейская, Родимцевская. Тянется почти до самого города, до пристаней, тоненькой, не шире двухсот метров, извилистой ленточкой. Правее, на «Красном Октябре», – 39-я гвардейская и 45-я. Это им, значит, сейчас достается. Красная линия фронта проходит как раз по белому на карте пятну завода. Правее еще две-три дивизии, и конец. Это все. Все, что осталось на этом берегу. Пять или шесть километров на полтора. И полтора – это еще в самом широком месте. В центре города – немцы.