Москва – Кавказ. Россия «кавказской национальности». Роберт Оганян
его среды – кустарей или мелких торговцев (но старший брат Ага-Али мнит себя купцом высшего ранга, его товары на рынках Стамбула, но отец-то понимает: мания величия человека, себя не реализовавшего), среди братьев и родни – единственный грамотный, и – невозможность удовлетворить потребности в дальнейшей учёбе, о чём он, как помню, всегда мечтал: Сам не стал врачом, а очень хотел, так пусть сын мой станет, – показывал на меня. И отчего-то охватывал меня страх: вдруг заставит?
А тут – милиция. Государственная служба. Облачён частичкой большой власти, на деле может показать служение отечеству. Честность. Помочь другим. Быть справедливым. Мундиром защищён от всяческих житейских, бытовых невзгод, который… Однажды был тёплый летний день, нищий пробрался в дом, снял свои лохмотья, преспокойно, не спеша надел отцовскую милицейскую форму и был таков. Сначала не сообразили, что форма украдена: лишь увидев на полу под вешалкой валявшееся тряпьё, поняли, что это – лохмотья нищего. Казалось – курьёзный случай, смешная частность, но было во всём этом что-то символическое, словно без мундира он сам – такое тряпьё… Пойдя в милицию, отец попал в некоторую кабалу обстоятельств и уже не мог просто так взять да уйти.
Хочу трезво судить об отце, не идеализировать. Не помню моментов шикования в нашей семье ни при жизни отца, ни тем более после него. Жили сверхскромно, от сих до сих. Чтоб кто-то что-то принёс домой в виде подарка, взятки, подношения? Невозможно. Даже когда двоюродные братья матери вознеслись высоко, общесемейные успехи не отразились ни на службе отца, ни в нашей каждодневной жизни. Такое, чтоб толкать своего, очевидно, не было принято. Или яркий индивидуализм отца тут всему сопротивлялся? Привилегии конечно же имелись, как без них? Помню, отец по месту работы получил талон на приобретение сукна, и мы с матерью однажды пошли в дом на морской набережной (где только таких домов не было? так и в Баку называли здание НКВД, потом – КГБ) и в складском помещении нам выдали, забрав талон, зеленоватого цвета сукно. Мне и брату из этого сукна сшили потом шинели и, как только они были готовы, повели фотографировать, неудобно в шинели было, шея чесалась, руки и ноги скованы, будто в панцирь заключён. Но зато тепло, никакие свирепые бакинские ветры не остудят тело.
И милиция же морально, а потом и физически сгубила отца: вынудила помалкивать, когда арестовали родственников жены, даже солгать, что никаких связей с ними… Будучи с детства, как теперь понимаю, впечатлительным, я слишком резко, взрывчато отношусь ко всякого рода несправедливостям, в том числе – увы, можно было бы тут в большей степени – собственным.
Ослики на фоне нефтяных вышек
Судьба вернула меня в новом веке к этим свидетельствам прошлого, в частности, автобиографиям отца: у внучки, студентки Кембриджа Дины, единственной дочери моего единственного сына, названного в честь отца, вдруг пробудился интерес именно к кавказским своим предкам, что вызвало поистине ликование среди моих родичей и земляков: нашенское, так сказать, взяло верх, пересилило! – а в предках у неё, кроме