Последнее искушение. Никос Казандзакис
сыночка, своего родимого, вместе с распинателями. Она совладала с сердцем и направилась туда, прокладывая путь локтями. Геннисаретские рыбаки из жалости сделали вид, будто не замечают ее, и она устремилась в пространство между конями, чтобы забрать сына и увести его прочь.
Старухе соседке стало жаль Марию, она схватила ее за руку и сказала:
– Не делай этого, Мария! Куда ты идешь? Они же убьют тебя!
– Иду забрать оттуда моего сына, – ответила Мария и зарыдала.
– Не плачь, Мария, – снова сказала старуха. – Взгляни: там есть и другая мать, которая стоит неподвижно и смотрит, как распинают ее сына. Взгляни на нее и наберись мужества.
– Я плачу не только о моем сыне, соседка, – сказала Мария. – Я плачу и об этой матери.
Но старуха, которая, должно быть, многое выстрадала в жизни, покачала головой с поредевшими волосами.
– Лучше быть матерью распинателя, чем матерью распинаемого, – тихо сказала она.
Однако Мария не слышала этих слов, – она уже поспешно поднималась в гору, а ее затуманенный слезами взгляд искал повсюду сына, но все вокруг тоже затуманилось, потускнело, и в густой мгле мать смогла разглядеть только коней, стальные доспехи и огромный, от земли и до самого неба, свежевытесанный крест.
Один из всадников обернулся, увидел Марию, поднял копье и кивком велел ей уйти. Мать остановилась, нагнулась и из-под конских животов увидела, как ее сын, стоя на коленях, поднимает и опускает тесло, чтобы укрепить крест между камнями.
– Дитя мое, – крикнула она, – Иисусе!
Крик матери был таким душераздирающим, что поглотил весь шум, поднятый людьми, конями и лающими от голода собаками. Сын обернулся, увидел мать, лицо его помрачнело, и он принялся стучать еще яростнее.
Цыгане поднялись по подвесным лестницам, растянули Зилота на кресте, привязав его веревками, чтобы тот не соскользнул, и принялись прибивать ему руки гвоздями. Тяжелые капли крови брызнули на лицо Сыну Марии. Он вздрогнул, бросил тесло, отпрянул к лошадям и очутился рядом с матерью казнимого. Он весь дрожал, ожидая услышать, как разрывается плоть. Вся его кровь собралась теперь в его ладонях, жилы вздулись, кровь пульсировала в них с такой силой, что они, казалось, готовы были разорваться. В каждой ладони он ощущал округлости, словно то были шляпки гвоздей, причинявшие ему боль.
– Дитя мое, – снова раздался голос матери, – Иисусе!
Протяжный стон послышался с креста – дикий голос, идущий не из человеческого нутра, но из недр земных:
– Адонаи!..
Люди услышали голос, разрывавший им сердца. А может быть, этот голос принадлежал им самим – людям? Или земле? Или же распинаемому, в которого вонзился первый гвоздь? Все слилось воедино, распинали всех – народ, землю, Зилота, – и все они стенали. Кровь била струей, брызгая на лошадей. Крупная капля упала на губы Сыну Марии. Она была теплой, соленой, и распинатель зашатался, но мать подоспела к нему, схватила в объятия и не дала упасть.
– Дитя