Мортон-Холл. Кузина Филлис. Элизабет Гаскелл
Бидон хотя бы не разобьется, но за сохранность молока я не ручаюсь, если вы снова вздумаете бегать друг за другом. Так что глядите!
Пастор еще раньше выпустил руку дочери и теперь взял за руки мальчишек. Мы с Филлис пошли следом, слушая безостановочный звонкий щебет осмелевших детей, с которыми пастор беседовал, не скрывая удовольствия. На одном из извивов дороги внезапно открылся роскошный вечерний пейзаж в золотисто-багряных тонах. Пастор обернулся к нам и процитировал пару строк на латыни.
– Поразительно, – заметил он, – насколько безошибочны у Вергилия эпитеты – насколько они не подвластны времени! А ведь прошло две тысячи лет, и перед глазами у него была Италия… Но его описание точь-в-точь совпадает с тем, что мы видим здесь, в Англии, в Хитбриджском приходе графства ***!
– Мм, пожалуй, – пробормотал я, сгорая от стыда, ибо успел основательно забыть то немногое, что знал из латыни.
Пастор скосил взгляд на Филлис и получил тот отклик, на который я по своему невежеству оказался неспособен: лицо дочери просияло тихой радостью понимания.
«Да это потруднее катехизиса! – подумал я. – Одной зубрежкой тут не отделаешься».
– Филлис, доченька, сделай милость, проводи этих двух героев до дому и расскажи их матушке про бег наперегонки и разлитое молоко. Мама всегда должна знать правду, – назидательно прибавил он, посмотрев на детей. – Да передай ей, что у меня лучшие березовые розги во всей округе. Если надумает задать трепку озорникам, пусть ведет их ко мне. Зачем ей себя утруждать? Коли виновны, я сам их высеку, может не сомневаться.
Филлис повела детей на задний двор за новой порцией молока, а я через викарную дверь проследовал за пастором в дом.
– Мамаша их гневлива сверх меры, – объяснил он, – за малейшую провинность нещадно лупцует своих чадушек. Ну а я пытаюсь вершить справедливый суд. – Он уселся на трехногий угловой стул возле камина, обвел взглядом пустую комнату и вздохнул: – Где же наша хозяйка?
Пастор привык, что под вечер жена встречает его ласковым взглядом, легким прикосновением, и сейчас ему этого не хватало. Впрочем, не прошло и минуты, как миссис Холмен присоединилась к нам. И тотчас же, словно позабыв о моем присутствии, пастор принялся рассказывать ей обо всем, что случилось за день. Потом решительно встал и объявил, что должен на время удалиться и привести себя в соответствие со своим «преподобством», после чего мы все сядем пить чай в гостиной.
Гостиной называлась просторная комната с двумя окнами по одной стене; стена напротив примыкала к выложенному плиткой проходу от ректорской двери к широкой лестнице с низкими, до блеска отполированными дубовыми ступенями, которые хозяева явно не видели смысла скрывать под ковровой дорожкой. На полу в центре гостиной лежал вышитый ковер ручной работы. Из прочих украшений назову один или два семейных портрета (довольно странного вида); каминную решетку и щипцы с совком, отделанные латунью; и большую фаянсовую вазу с цветами на постаменте из фолиантов Библии Мэтью Генри[12] – это чудо громоздилось