Сквозь толщу веков. Мила Михайловна Стояновская
Пленникам же, как собакам, только кости кидают.
Всего третий день идёт горестная вереница, а уж ноги в кровь сбиты. Каждый шаг болью в теле отдаётся. От верёвок на шее кровавая полоса, и по дороге за пленниками след кровавый стелется. От голода в глазах пелена и слабость в теле. Молоко у Велиоки в груди почти пропало, нечем дочку кормить. Ослабела и Бажена. Личико бледное, ручки плетями висят вдоль тела, глазки закрыты. Не смеётся, не играет, лежит на руках матери бесчувственно. Тихо плачет Велиока, слёзы горькие глотает.
«Разве лучше смерти неволя, как Млава говорила? – думает она, – Что будет с нами? Только бы доченьку сохранить, лишь бы она жива осталась».
Татары выбрали из пленниц красивую, молодую девушку Настёну, только тринадцать ей сравнялось. Увели с собой, насильничают. Кричит бедняжка, мать её уж и плакать устала, взором безумным на всех глядит. А помочь нечем. Боятся женщины, красивых среди пленниц много. Кого ещё постигнет та же участь?
Ещё несколько дней бредут, из сил выбиваются.
Ордынцы что-то кричат, пальцами своими чёрными в вереницу невольников тычут.
– Смотри, – говорит один, – совсем плохие стали. Плохой товар. Кто купит? Совсем мало дирхем дадут. Кормить мала-мала надо, а то подохнут в дороге. Женщин в телегу надо посадить, – говорит один другому.
– Зачем кормить? Дойдут. Стегай больше, быстрее пойдут, – отвечает ему второй.
– Нет. Совсем немного кормить всё же надо. Дороже продадим. Мне дирхемы нужны. Жену себе взять хочу.
– А мне тяньга не нужна? У меня долгов, что блох на собаке! Невольников надо в Османских землях продавать, на невольничьем рынке в Константинополе. Я слышал: там за них хорошую цену дают. Да только как туда добраться?
– Чтобы туда попасть, да ещё с рабами, тоже дирхемы нужны. Много. А у нас их нет! Лучше продадим их работорговцам на корабль, дальше – их забота. А мы деньги получим и опять на русичей нападём. Опять пленных возьмём и снова продадим.
Ничего не поняли русичи из гортанной речи ордынцев, но отдыху обрадовались. Повалились в траву у дороги, кто как смог.
Татары костры разожгли. Пленникам похлёбку жидкую в ведре сварили, себе баранину зажарили.
Горячая похлёбка. Ни мисок, ни ложек нет. А татары кричат:
– Эй, урус! Аша, аша! (Эй, русские! Ешьте!)
Торопятся пленники, обжигаются. Хотели рукой черпать, обожгли руки кипятком. Стали дуть на варево, собрались у ведра кучей. Татары над ними потешаются, во весь голос смеются. Костями в невольников кидают. Один ордынец, самый злющий, подбежал к ведру, пнул его ногой, разлил варево по земле. Голодные люди землю, траву лижут. Нет, не утолишь так голод.
Засвистели опять кнуты татарские, дальше пошли невольники. Пощадили ордынцы женщин, в телеги посадили, как увидели, что совсем слабы они стали, еле идут. Велиока едва ребёнка держит, чуть не уронила. И другие малыши руки матерям оттянули. Не могут они сами идти, а не бросишь, враз зарубит татарин.