Побежденный. Барселона, 1714. Альберт Санчес Пиньоль
моменту я почти справился с Анфаном, и мне было не до него.
– Эй, вы! – рявкнул он на меня громовым голосом. – В этой армии военные уже разучились приветствовать генералов?
Тут он показал мне пальцем на кушак, который носил на поясе в качестве знака отличия. Великану было лет около пятидесяти. Черты его лица показались мне жесткими и крупными. Я лежал на земле, как червяк, и поэтому он затмевал мне солнце. Мне пришлось подняться и встать навытяжку. Если бы в эту минуту я знал, какую важную роль предстояло сыграть этому человеку в моей жизни, уверяю вас, я нашел бы для своего ответа какие-нибудь более подходящие слова.
– Простите, генерал, я вас не заметил. Если вы мне позволите, я продолжу наводить порядок в окопах.
В армии в то время я общался почти исключительно с французами и, должен признаться, перенял от них большинство их предрассудков. Они ни во что не ставили своих испанских союзников и считали их войском попрошаек, плохо организованным и скверно направляемым бездарными командирами. И не ошибались. Этому генералу очень не понравилось мое непочтительное поведение. Сказать по правде, будь генерал французом, я бы не позволил себе такого тона, и от него это не ускользнуло.
Когда я собирался продолжить свой путь, держа за шкирку Анфана, генералище остановил меня, положив мне руку на грудь. Он застал нас на земле в пылу борьбы, ребенок в это время скулил, отбивался и старался вырваться. Что он мог подумать? Я посмотрел ему в глаза и все понял. Великан схватил меня за рубаху и прижал к стене окопа. Потом, не разжимая пальцев, он надвинулся на меня лицом:
– Я хорошо знаю таких мерзавцев! Тебе нравится насиловать сирот, которые живут в окопах?
– Это вы мне?! – закричал я, не в состоянии вырваться из его лап. – Да я, наверное, единственный человек во всей этой армии, который пытается бороться с такими злоупотреблениями!
Тут Анфан заплакал навзрыд и еще больше обострил ситуацию. По правде говоря, притворялся он отлично, так здорово, что в других обстоятельствах я бы и сам растрогался и поверил. Мальчишка говорил на смеси каталанского и французского, добавляя некоторые испанские слова, но знать все эти языки было необязательно, чтобы понять смысл его слов: из его речи получалось, будто я исчадье ада, сатир, который вынуждает мальчиков сосать его письку, и все в таком же духе. В конце своей душераздирающей речи мальчуган встал на колени и возвел глаза к небу, прося Всевышнего положить конец его жизни, полной несчастий. При этом крупные слезы прокладывали себе путь по его перепачканным землей щекам. Даже пряди его белокурых волос взывали к жалости. Даже сам Марти Сувирия в шестилетнем возрасте не был таким законченным бесстыдником. Я, естественно, все отрицал, но испанский генерал стискивал мою шею с бычьей яростью.
– Молчите, негодяй! И как земля носит таких подлецов, которые испытывают наслаждение, оскорбляя святую невинность? – закричал он и сделал жест, означавший окончательный приговор. – Не стоит продолжать. Все уже сказано.
Фигура его была такой