Свет, который есть в тебе. Гелия Харитонова
Не понимаю… – Она взялась за голову и прошла на кухню, уверенная в том, что дочь проследует за ней.
На кухне Вика присела на краешек табуретки, сцепила руки в замок и положила их на колени.
– А что в этом такого-то? Ну, выпила. Подумаешь. Все пьют.
– Нет, не все, не надо. А уж артисты балета – и подавно.
– Мам, я понимаю, что должна была предупредить тебя. Но я сама не ожидала, что так получится. Я выпила-то всего ничего. Видимо, от сильного расстройства так опьянела и уснула. Прости, пожалуйста.
Мать отвернулась к окну, какое-то время помолчала и тихо произнесла:
– Я тебе рассказывала о своём отце? Он всю жизнь – мою жизнь, сколько я его знала, – пил и бил мать. Страшно пил и страшно бил. Я его ненавидела. И я очень боюсь, что ты окажешься в него. – Она пошла одеваться на работу.
– Мам! – Вика отправилась следом за ней в комнату, подошла сзади и уткнулась лбом в спину матери. – Ну, прости, а? Давай вечером поговорим? Сейчас нам обеим пора идти. Но вечером мы же можем поговорить?
– Поговорить-то мы можем. – Анна Васильевна развернулась к дочери и тронула её за плечо: – Только есть ли смысл?
Она подошла к трельяжу, поправила причёску, провела пальцами под глазами, стирая слегка размазавшуюся тушь. Открыла флакончик «Тайны рижанки», привычным движением дважды перевернула его на зажимавший горлышко палец и нанесла духи за уши. Сейчас эти привычные движения, которые Вика видела сотни раз, действовали как-то успокаивающе. Как будто ничего не произошло, всё как прежде, мама собирается на работу, сейчас поцелует Вику в лоб, улыбнётся и выскочит в коридор обуваться. Но мама не поцеловала и не улыбнулась. Молча вышла из комнаты и так же молча – из квартиры. Вика осталась стоять.
«Даже не спросила, что произошло, из-за чего я напилась. Как будто наплевать… Но нет же. Господи, как же мне в театр не хочется. Видеться со всеми, заниматься на классе, репетировать… Хочу лечь и лежать». Она поплелась в душ – скоро выходить.
В классе Вика с Аллой даже не смотрели друг на друга. Заниматься Вике было тяжело. Репетировать Жизель – ещё тяжелее. Эта титульная партия – очень трудная. В двух актах – две совершенно разные Жизели: в первом она живая, во втором – мёртвая. В первом – неиссякаемый источник радости, счастья, улыбка не сходит с лица, всё ей хорошо: и подружки, и мама, и тем более вспыхнувшая любовь к Альберту. Она упивается жизнью, пьёт её огромными глотками. Во втором – смерть. Она – видение. Но не холодная и равнодушная, как повелительница виллис Мирта. Тут вместилось и горе от предательства Альберта, и прощение любимого. И от этого прощения, и от того, что Жизель противостоит Мирте и виллисам, когда они хотят до смерти затанцевать пришедшего на кладбище Альберта, ещё острее та грань – граница двух миров, на которой находится Жизель. И нужно совместить и показать в одном балете эти два мира – реальный и потусторонний, трагический и лирический; показать, как Жизель из наивной и доверчивой девочки превращается в озарённую неземной мудростью женщину, которая подчиняется чужой